Испорченная реальность - Джон Урбанчик
Шрифт:
Интервал:
В туннеле стало темно. Очень темно. Полоски флуоресцентных ламп мелькали мимо окон, но в остальном метро было черным, как пещера, и зловещим. Защитит ли меня поезд от призраков, которые наверняка обретались в подобном месте, вдали от света, навеки спрятавшись от солнца и от луны?
Я почти их видел. В моем воображении у них было одно лицо на всех. Лицо Карен, потешавшейся надо мной.
Поезд прибыл на «Виньярд». Возможно, остановку объявили, но я не слышал. Двери у меня за спиной разъехались, так что я обернулся, чтобы увидеть, кто войдет. Призраки? Карен? Одноглазый мужчина с моста?
Никто. Два человека, индийская или пакистанская пара, сошли, не посмотрев на меня, никого не удостоив взглядом. Они были заняты друг другом, а остальной мир мог сгореть, в любви всегда так — или примерно так — ничто, кроме нее, не имеет значения.
Иными словами, они были нашими с Карен двойниками. Не только в головокружительную неделю нашей встречи, но вплоть до момента, когда Тимми присоединился к нам, превратив в триаду. В семью. Сложно было взглянуть правде в глаза, но я потерял сына. Подвел его. Выпал из его жизни настолько, что не помнил, как вернуться.
Между «Виньярд» и «Таун-Холл» я решил, что у меня не осталось выбора. Хотелось бы мне, чтобы это было не так, даже если варианты окажутся дурными. Я должен был вернуться домой. До того, как самозабвенная парочка вышла из поезда, я отрицал этот факт. Не забыл о нем, просто трусил.
Я сглотнул. Проглотил страх, гордыню и все, что могло помешать. Теперь только вперед, до конца — вот мой девиз. План. Намерение.
В поезде я ни на секунду не усомнился в выбранном направлении. Мы прибыли на «Таун-Холл», я вышел, зашагал к лестнице и увидел призраков.
Они приближались отовсюду — спереди, сзади, спускались по лестнице, скользили между дверьми, которые я даже не заметил. Заполонили платформу. Троица превратилась в море серой ткани и лиц. Даже у меня за спиной они поднимались с путей, окружали, сновали туда-сюда без остановки. Между ними тек шепот, скрипели вынимаемые из ножен лезвия, шаги шелестели лапками тысяч пауков.
Их могло быть десять или сто, я не мог сказать точно. Они шумели как око шторма и приближались ко мне как стервятники.
Я отказывался верить, что стал падалью.
— Прочь, — сказал я, шагнув к лестнице, оглядываясь в поисках других пассажиров, которые сошли вместе со мной. Неужели было слишком поздно? Мне казалось, города не спят.
— Я в вас не верю, — сказал я теням, поднимаясь на первую ступеньку.
Призрак схватил меня за запястье, когда я коснулся поручня. Пальцы были как кости, обтянутые кожей, тонкие, как я и думал, сухие, бледные, словно мел, и невероятно сильные. Я попытался скинуть руку, Но он... вернее, она вцепилась в меня. Весь ее цвет сосредоточился в радужках — на сей раз карих, почти таких же светлых, как мои. Пепельные волосы спускались до середины спины. Хотя она перестала удерживать меня, ее одежды развевались в такт движению остальных.
Как и прежний преследователь, она прошептала:
— Ты не можешь вернуться домой.
— Конечно, черт побери, не могу, — сказал я. Чувство противоречия придало мне сил, я высвободился из ее хватки.
Непонятно как, но она заговорила еще тише:
— У тебя нет дома. Ты испорчен.
Опять про порчу. Мое время вышло, намекали они. Я разлагаюсь и гибну. Вновь во власти гнева, я сказал:
— Нет.
Они остановились.
Все. В один миг. Лохмотья по инерции взлетели вокруг тел и внезапно опали. Наверное, нечто подобное испытал Моисей, когда Красное море расступилось — почувствовал, что чего-то достиг, развел волны зла и спасся. Не утонул.
Конечно, это было преувеличением. Я не спасся. Не сбежал. Только обратил к себе все эти мертвые, серые лица, и ничего хорошего мне не светило.
V
По меньшей мере одиннадцать ножей блеснули разом, ловя, отражая, преломляя оставшийся свет, ослепляя меня и призраков и любого, кто окажется достаточно близко. Но, конечно, рядом никого не было. А еще три или четыре пистолета, хотя я видел только дула, нацеленные на меня.
— Очищение, — прошептал один из призраков.
Другой повторил:
— Очищение.
За ним третий, четвертый — женщина, которая схватила меня, — но еще один тихий голос произнес:
— Шанс.
Остальные подхватили.
— Шанс. — И снова: — Шанс.
Ножи опустились. Пистолеты исчезли. Но напряжение так быстро рассеяться не могло.
— Шанс, — прошептала женщина. Ее голос звучал почти соблазнительно, и я понял, что слишком долго был вне. Вне чего именно, я не знал. Вне дома, вне себя, какая разница? Она попыталась улыбнуться, хотя ее лицо для этого не годилось.
Только тогда я понял, что они исчезли. Выскользнули из дверей, опустились на пути, плыли к табличке «Берегись поезда». Теперь на лестнице к третьей платформе стояли только женщина-призрак, еще один отверженец и я.
— Шанс, — прошептал он, опуская нож.
— Тебе от нас не укрыться, — сказала женщина.
— Отлично, — ответил я. — Не стану и пытаться.
Другой призрак исчез. Остались только мы с ней, хотя легче мне не стало. Нас разделяли лишь перила, и они бы не остановили ее ножа. Она стояла так близко, что могла пырнуть или поцеловать меня, но ни то ни другое меня не прельщало. Я попятился. Она сказала:
— Ты не можешь вернуться.
Я прошипел — как и она:
— Но я должен.
Женщина покачала головой. Что промелькнуло в ее лице? Печаль? Злорадство? Выражение пропало слишком быстро, чтобы я мог его распознать. Она тоже исчезла — через ближайшую дверь. Я услышал щелчок замка и почувствовал, как она и говорила, чужие взгляды на коже. Не просто любопытные, внимательные, лезшие внутрь, выявлявшие каждую слабость, каждый страх.
«Нет, — сказал я если не громко, то хотя бы вполголоса. — Я вернусь».
Вверх по лестнице, через турникет, вновь по ступенькам — на площадь перед Таун-Холлом. Мужчина пощипывал струны гитары, сигарета свисала с края обветренных губ. Неподалеку сидел кто-то так сильно закутавшийся в тряпье, что пол определить было невозможно. Я свернул налево и дошел до последней лестницы, поднимавшейся на Джордж-стрит. В темном углу под газетами спал мужчина. Не все бродяги были такими, как я, как призраки, как одноглазый с моста.
Например, гитарист. Его глаза следили за мной. Настоящие, реальные, живые, их цвет терялся в тенях, но они были яркими. Он оборвал прежнюю песню и забренчал куда медленней, чем ее обычно играли, «На сторожевой башне» Дилана. Превратился ли я в шута или плута[4] или просто пытался найти смысл там, где его не было?
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!