Испорченная реальность - Джон Урбанчик

Не знаю, намекает ли он на то, что со мной что-то не так или что я прав куда сильней, чем думаю. Я больше не могу сидеть, вскакиваю, мерю кабинет шагами, вращаю плечами, не поднимая рук, поворачиваю голову, растягиваю мышцы. Не помогает. Я меняю тему.　

— Кто такие призраки?　

Улыбка Иеремии блекнет.

I

— Ты их так называешь? — Иеремия садится, складывает ладони на животе, вовсе не внушительном, и откидывает голову на спинку кресла, словно желает отдохнуть. Или умывает руки. Сложно понять, что у него на уме. — Призраками?　

— Они ими кажутся, — говорю я.　

Губы Иеремии снова изгибаются в улыбке — мимолетной. Он кивает:　

— Да. Кажутся.　

— Они похожи на вас.　

— Похожи на нас.　

Я пропускаю его слова мимо ушей. Если задумаюсь, придется их осознать, а потом, не знаю, лететь в Шанхай? А может, это была просто уловка, хитроумный способ взять меня в рабство, маневр, достойный пиратов прошлого?　

— Но да, — наконец отвечает он, — их тоже оставили за бортом. Мне жаль, что тебе пришлось с ними встретиться.　

— Дважды, — говорю я.　

Хмыкнув, он смотрит на Иезавель. Вздыхает:　

— Они верят, что мы забыты. Возможно, Богом, точно не знаю. Хотят исполнить Его волю и очистить мир от скверны.　

— От нас.　

— Именно.

— Но почему я все еще жив?　

— Сначала они пытаются привлечь в свои ряды.　

— Как ты, — говорю я. Он не отвечает, не отводит взгляд. — Я не хочу становиться пешкой в вашей войне.　

— Войны нет.　

— И не было?　

Вновь никакого ответа.

— В любом случае, — говорю я, ухмыляясь, потому что собираюсь выложить последний козырь, последние сведения, которые я приберег, ибо они удерживают меня от безумия, хотя, возможно, в одном только шаге. Я зашел слишком далеко. — Я возвращаюсь.　

— Они убьют тебя, если попробуешь.　

— А вы?

Иезавель ерзает в кресле. Иеремия говорит:　

— Возвращаться некуда. Тебя все забыли. Тебя нет.　

Я встаю, раздуваясь от гордости и надежды. На этот раз я не сомневаюсь в победе.　

— Дело в том, — говорю я, — что кое-кто меня все же помнит.　

II

Друитт-стрит спускалась от городской ратуши к Дарлинг-Харбор, так что я шел под гору, пока дорогу не пересек пешеходный мостик — я понятия не имел, куда именно он вел. Возможно, к Харбор-бридж или Кросс-Сити-Таннел. Может, просто соединял две части города. Я прожил здесь почти пять лет, и вы, вероятно, сочли бы, что мне пора это знать. Но улица была проезжей, а машину мы не купили. Нам хватало общественного транспорта, особенно если учесть, что жили мы недалеко от центра, куда ездили все поезда и автобусы. Мы могли сесть в трамвай прямо у дома и добраться до Централ, а там доехать на поезде до Голубых гор.　

Они были прекрасны. Мы с Карен ездили в горы пять-шесть раз в год, обычно на длинные выходные. Бродили по бушу (в штатах мы называли это походом), доставали цифровые камеры, фотографировали водопады, каскады, какаду и Трех Сестер[5].　

Такими были первые выходные после нашей свадьбы. Мы праздновали в Новой Зеландии, три недели колесили по Северному острову и на поезде добрались до Южного. Три месяца спустя, решив отдохнуть, выбрались в горы, заказали фондю в швейцарском домике и бродили по тропинкам большую часть уикенда. Дегустировали вина в местной галерее. Купили кучу безделушек, совершенно ненужных, но мило смотревшихся на полках.　

Когда я дошел до аймэкс-кинотеатра, глаза застилали слезы. Я не мог больше представить лица Карен без серой пленки, зловещей, жуткой вуали, как бы сильно ни пытался. Жена на меня не смотрела. Проклятье, мой разум отказывал — это пугало.　

Я увидел наш дом, нависающий над Конференц-центром, наши окна — свет все еще горел, чужаки занимались своими делами в нашей квартире. Безумием было уходить. (Нет, он в меня целился, а я был не в лучшей форме — боль еще пульсировала в затылке.) Стоило сразу же позвонить в полицию. Спуститься к консьержу, попросить помощи. О чем я думал, отправившись к Роджеру? Его, наверное, ждала девушка, а с ней — бутылка вина, свечи, медленная музыка и прочая псевдоромантика, которую он так любил. Думаю, Роджер во все это верил и однажды оказался бы прав.　

Нет, пойти к нему было ошибкой. Проснувшись, он удивится, что его кроссовки пропали, и даже не вспомнит, что мы виделись. Просто улыбнется мне и кивнет, когда мы встретимся внизу — на пути к утренней чашечке кофе у «Криса и Гарри».　

Наконец у меня появилось подобие плана. Неглупое, надо сказать. В вестибюле круглые сутки дежурил консьерж, ведь здание было еще и отелем. Я мельком видел трех-четырех парней, но точно знал Питера — из ночной смены. А он знал меня.　

Обогнуть Дарлинг-Харбор, проскользнуть между Конференц-центром и Харборсайд, вверх по цементным ступеням, через крытую автостоянку — мудреный маршрут, но лучший путь к нашему дому. Коридор вел от паркинга к боковому входу, но я поднялся по лестнице на улицу и, перейдя через дорогу, оказался у входа. Взобрался на крыльцо и открыл стеклянные двери в вестибюль.　

За стойкой было двое безупречно одетых людей. Тоненькая блондинка, которую я не знал, и бритоголовый, с голливудской улыбкой Питер. Значит, госпожа Удача не совсем от меня отвернулась.　

Я подошел к стойке и сказал:　

— Добрый вечер, Питер, — словно на часах было шесть и я только что вернулся с работы.　

Он посмотрел на меня, не узнавая, взглянул на девушку и, наконец, ответил:　

— Добрый.　

Я приблизился, так чтобы девушка не услышала.　

— Можно тебя спросить?　

— Конечно. Давайте.　

— Ты меня помнишь?　

Одна его бровь опустилась, словно вопрос задавал он. Питер сказал:　

— А должен?　

— Я раньше жил в 1142.　

— Наверное, это было до меня, сэр, — ответил он, качая головой. Меня словно ударили в живот. Я не мог вздохнуть — из легких будто выбило весь воздух.　

— Вы в порядке?　

— Нет, вообще-то нет. Совсем нет.