Червивая луна - Салли Гарднер

– Так точно.

– Почему?

– Потому что это мое личное дело.

Кожаный глядел на меня очень-очень внимательно.

Я напустил на себя отсутствующий вид. Слишком умные – те, кто знает больше положенного, – выделяются, как зеленое небо и синяя трава. А, как всем известно, президент Родины считает, что художников, рисующих такое на картинах, надо кастрировать.

Я ждал, изобьют меня или просто уведут.

– Стандиш Тредвел, – сказал кожаный, – я ни секунды не сомневаюсь, что ты вовсе не так глуп, как хочешь казаться.

Я проглотил язык.

– В твоей голове происходит много интересного, – продолжил он. – Тебе известно, что глупость, с точки зрения природы, – естественное состояние для всех нас, смертных? Глупый не тонет. Как говно. Глупый всплывает, как сливки. Глупый всегда делает, что прикажут. Глупый не станет ломать нос учителю, даже если тот убивает его одноклассника. Глупый будет просто стоять и смотреть. Но ты ведь не глуп, Стандиш Тредвел?

Кожаный вдруг сжал кулак и резко опустил его на часы мистера Хелмана. Они лопнула с красивым звоном, и время разлетелось мелкими колесиками по столу.

Мистер Хелман затрясся.

– Ну? Я жду, – сказал кожаный, сметая одним движением осколки времени в мусорную корзину.

– Умный, наверное, закрыл бы на это глаза, – сказал я.

– Закрыл глаза? Который из глаз, Тредвел? Голубой или карий? – Кожаный дробно хохотнул, а потом повернулся к мистеру Хелману. – А вы что скажете? – спросил он, все еще улыбаясь.

– Я скажу, – проговорил мистер Хелман сквозь намертво сцепленные зубы, – что Стандиш Тредвел больше не учится в этой школе.

– Как жаль, что это не пришло вам в голову намного раньше, – сказал кожаный.

Я не знал, что мне теперь делать. Я в одиночестве пошел обратно в класс, хотя и был уверен, что тут какой-то подвох. На площадке первого этажа я остановился и выглянул в окно. Кожаный вел мистера Ганнела. Он остановился у тела Эрика. Мистер Ганнел был этому явно удивлен. Кожаный неторопливо достал из кобуры пистолет и приставил дуло к виску мистера Ганнела. Раздался выстрел, эхо разнесло его по площадке. Мистер Ганнел рухнул на землю.

И что? Мне было пофигу.

А в классе Ганс Филдер стоял носом в угол, держа в руках ножницы. Он изрезал свои штанины в бахрому. Не представляю, сколько миссис Филдер пришлось врать, чтобы получить эти брюки. Вряд ли она очень обрадуется, обнаружив у себя в доме маленького бунтовщика. Впрочем, это ее личная проблема. Мои проблемы по сравнению с этим – как слон рядом с мухой. Знаете, как съесть слона? По кусочку, по кусочку.

Я сказал главному Навознику, что меня исключили. Он промолчал. Наверное, у них в уставе не написано, что надлежит делать с непослушными школьниками. Все остальные мальчики в моем классе старались не поднимать головы. В стаде баранов я был черной овцой. Я пошел обратно к своей парте. Я не знал, что мне теперь делать, и чувствовал себя довольно глупо. Тогда я поднял крышку. Внутри была пришпилена записка. Кто-то написал большими буквами, так, чтобы даже я, не умея читать, смог прочесть: «ТЫ И ТВОЙ ДЕДУШКА В ОПАСНОСТИ. НОЧЬЮ ПОДРЫВНИКИ ПРИДУТ ЗА ГОСТЕМ».

Общий смысл я уловил. Я засунул клочок бумаги в карман шорт. Больше ничего в моей парте не было. Через окно я увидел, как на площадку въехал фургон. Под надзором Навозников два фельдшера осторожно подняли тело Малявки Эрика Оуэна, потом, менее осторожно, мистера Ганнела и положили их в фургон.

Записка говорила, что на этот раз нам не сбежать.

В коридоре мне встретилась мисс Филипс. На ней все еще была та юбка, пропитанная кровью. Она прошла мимо меня без единого слова, и когда я почувствовал у себя на плече ее руку, я даже подскочил. Оказывается, мисс Филипс снова подбежала ко мне, пока заводная камера смотрела в другую сторону.

– Передай Гарри, что они знают, – прошептала она мне прямо в ухо и бросилась обратно, чтобы камера нашла ее в том месте, где и ожидала найти.

Я постарался сохранить на лице отсутствующее выражение. Учитывая, что именно мисс Филипс только что мне сказала, это было непросто.

На асфальте остались пятна крови. Один из башмаков Эрика, заношенный и потрескавшийся, так и валялся, где слетел. Подошва его прямо-таки кричала мне: «Стандиш! Проснись! Да проснись же ты, мечтатель гребаный! Или проснешься, или погибнешь, как я».

На проходной сторож даже не поднял глаза от газеты. Я собирался сказать ему, что меня исключили, но он уже нажал на кнопку, открывающую ворота. Я вышел из школы, медленно, как черепаха. Мне все еще было удивительно, что никто меня не останавливал.

Думаете, мне впервой было видеть такие жестокие зрелища? Нет. Нам всем не впервой. Лучший способ поддерживать покой и порядок – время от времени устраивать неожиданную, наводящую ужас смерть.

Я старательно напустил на себя прежний, привычный вид – будто я замечтался и ничего не вижу вокруг себя. Мысль у меня была простая: добраться до дома.

– Стандиш!

Дед торопливо шел мне навстречу. Мы стараемся на бег не переходить, это привлекает внимание, а и мне, и деду в седьмом секторе хотелось только одного – ни малейшего к себе внимания.

Поравнявшись с ним, я спросил:

– Ты где был?

– В старой церкви, смотрел телевизор.

Только тут мне пришло в голову – не пришло, а ударило, как молния, – что кто-то, вероятно, приказал деду привести меня.

– Говорят, в школе неприятности, – сказал он.

– Да. Мистер Ганнел убил Малявку Эрика Оуэна. И меня исключили.

Он положил мне руку на плечо и сжал легонько. Это пожатие говорило: «Слава богу, что ты цел и невредим».

Мы нарочито неспешно пошли дальше, вдоль по улице, где раньше в магазинах можно было купить что-то нужное. Теперь уже нельзя. Все витрины забиты досками.

Наполовину про себя, самым тихим голосом, так, что деду пришлось ко мне нагнуться, я прошептал:

– Ловушка.

– Знаю, – ответил дед.

Как бы тяжело ни приходилось, дед всегда казался мне великаном. Но не потому, что был сделан из великанского конструктора.

Двое полицейских в штатском тащились за нами в машине.

Дед улыбнулся, как будто у нас и в самом деле выдался сегодня прекрасный летний день, которым можно гордиться.

– Ты слышал речь президента Родины? – спросил он.