Червивая луна - Салли Гарднер

Кожаный снова обратился ко мне.

– Сегодня особенный день. Чем?

На этот раз он говорил медленней, видимо, чтобы до меня получше дошло. Я же тупой, а с тупыми надо разговаривать именно так.

Я знал, чем сегодня был особенный день. Трепать-колотить, да на оккупированной территории и крысы не нашлось бы, чтобы она не знала, чем этот день особенный.

Нет, не мясными консервами.

И я ответил, гордо, будто сидел за рулем кремового «кадиллака»:

– Сегодня четверг, девятнадцатое июля тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, день запуска ракеты на Луну и начало новой эры в истории Родины.

Думаю, мне удалось это сказать вполне на уровне, потому что руки директора и кожаного взлетели вверх. Если бы очки кожаного не делали его лицо похожим на череп, можно было бы сказать, что у него глаза затуманились.

– Именно. Это достижение нашей державы установит ее первенство во всем мире и докажет таким образом наше полное превосходство.

Как только он сказал это, прозвенел звонок на обед.

– Бывал ли ты когда-нибудь в парке у себя за домом?

Я быстро пробежал по списку возможных ответов. Ложь, ложь и еще ложь. И я так еще и не понял, за что меня вызвали.

– Никак нет. Это запрещено.

Но у кожаного в глазах был рентген. Точно говорю, хотя его глаз и не было видно. Он смотрел насквозь. Чувство было, как у рыбы, когда она понимает, что из моря вытащили пробку.

Ну, я еще пошевелил жабрами, потрепыхался, а потом сказал:

– Один раз. Может, два.

Кожаный посмотрел на листок бумаги в руках и задал очень странный вопрос:

– Что значит слово «вечный»?

Иногда мне кажется, что взрослые – тронутые. Чокнутые. Съехавшие с катушек.

– Оно значит – тот, который навсегда, как наша великая Родина.

Это я добавил сверху, как варенье на хлеб. Я сам в это не верил, но какая, трепать-колотить, разница? Я верил, что надо выжить, и что когда-нибудь я переселюсь в страну крока-кольцев. А этим двоим про это знать необязательно.

– А кого-нибудь еще ты в парке видел?

Поздно. Я был уже у него в когтях. До меня дошло, что исчезновение Гектора тут было ни при чем и что я не умел читать и писать – тоже. И что мой отец был директором, и даже куры у нас в огороде – нет, тут дело было гораздо серьезнее.

Дело было в лунном человеке.

Всего лишь три недели назад – три недели! как сотня лет – мы с Гектором обдумывали экспедицию на Фенеру. Пусть эти чудозвоны радуются высадке на Луну, мы-то знали, что по сравнению с нашими достижениями прогулки по Луне – дешевый цирковой номер.

Деда лунная экспедиция не трогала вообще никак. «Деньги на ветер, – говорил он, – а здесь, на Земле, люди голодают». Он был из другого поколения. Он пережил войну, а после нее не только все не исправилось, а кое-что стало даже хуже. Полетит человек в космос, не полетит – с точки зрения деда, ни малейшей разницы. Но мы-то с Гектором знали. Мы же видели будущее своими глазами. Мы не собирались, собственно, но мистер Лаш ухитрился наладить телевизор – и не только наладить, а даже принимать иногда крока-кольские передачи. У мистера Лаша руки росли, откуда надо.

И была у нас с Гектором самая любимая передача. Про одну женщину, такую всю идеальную. Она прямо сияла, стоя на кухне рядом с огромным холодильником. У телевизионной женщины были яркие губы и сиськи в форме конуса. Она все время смеялась. Я тогда подумал, что фенерианцы будут именно такие. Когда мы попадем на эту планету, вся Солнечная система станет нам уютным домом, где не будет ни голода, ни клопов. Да в одном этом холодильнике еды, наверное, на год, если не больше.

Гектору эта актриса нравилась больше всех. Картинка была черно-белая, но нас на мякине не проведешь – мы знали, что земля обетованная вся в цвете. И она придет сюда, как только наша ракета достигнет Фенеры, как только мы оставим первый след там, где никогда не было никаких следов. Я хочу сказать, что в этот самый момент тут все изменится. Войне настанет конец. В анале истории это будет событие таких невероятных размеров, что оно само по себе разделит ее на «до» и «после». Типа: «Ты родился до или после открытия Фенеры?» Оно затмит все остальное, затмит высадку на Луну.

По крайней мере, так мне казалось три недели назад.

Гектора отправили в мою школу, в тот же класс. Я был офигенно рад. Не прошло и недели, как Гектор усмирил Ганса Филдера и его удальцов.

Тогда учительницей у нас была мисс Конноли. Она была добрая. Она посадила меня вперед, близко к своему столу, и всегда объясняла, если что-то непонятно. Мисс Конноли не любила Ганса Филдера и его шайку чудозвонов не меньше моего. Зато Гектор ей сразу очень понравился. Он оказался ослепительно умным, на родном говорил почти без акцента и умел играть на пианино – играть, а не бренчать «Собачий вальс» на черных клавишах. У него были очень красивые руки – узкие, с длинными тонкими пальцами. И вообще, он был худой, а голова – прекрасной формы, не то что эти затылки, плоские, как камбала. Волосы русые, густые, все время лохматились. Мне нравилось, как он их откидывал со лба.

К сожалению, мисс Конноли провалилась в дыру прямо посреди первой четверти. Никаких объяснений. Спрашивать никто не решался. Сегодня она здесь, а назавтра ее нет, не осталось даже следа, по которому можно было бы понять, куда она делась. Я же говорю, что умереть, что исчезнуть – одно и то же. Одно и то же дерьмо.

И вот тут-то появился мистер Ганнел. Никакие стоящие знания вместе с ним к нам не пришли. Одна пропаганда. Важненький такой человечек, мистер Ганнел.

В первый же день он велел Гектору остричь волосы по уставу. А Гектор не остриг. Дело в том, что Гектор подчинялся только своим собственным правилам. На все остальное его изумрудно-зеленые глаза заволакивались безразличием. Гектору удавалось заставить мистера Ганнела все время повторять сказанное, подчеркивая пустоту его слов.

Оказалось к тому же, что наш новый учитель, ярый патриот Родины, не мог сказать ни слова на прежнем. Смешно. Он никогда не мог уловить, что Гектор только что сказал. Это его злило – он понимал, что Гектор его обыгрывает.

Мистер Ганнел меня сразу же невзлюбил. Мои глаза его просто бесили. Явное проявление нечистоты, за одно это меня надо вышвырнуть из школы, по его мнению. Это он еще не знал, что я не умею читать, а тем более писать. Эта тихая радость его еще ожидала. А на Гектора он наезжал просто потому, что тот видел его насквозь, до самого протухшего сердца.

В наказание нас отправили сидеть за последнюю парту. Мистер Ганнел думал, что он так ловко избавился от Гектора. Только от него не избавишься. От его присутствия, от чувства, что вот он, здесь. Гектор стал выступать против мистера Ганнела. Говорил, например: «Извините, это неправильно. В ответе должно быть…»