Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова

Я поежилась. Но откуда обо всем этом узнал Стас?..

Перехватив руки Олева, я крепко сжала их запястья. Время,отпущенное мной на поощрение его безумств, закончилось. Он и сам понял это иснова разразился потоками извинений.

— Объясните мне, что происходит, Олев.

Киви отпрыгнул от меня с проворством блохи и метнулся впротивоположный угол номера — за спасительной фляжкой.

— Хорошо… Когда я увидел вас сегодня… Вы сидели на томместе, где обычно сидела моя жена. Не рядом, не через кресло… Вы сидели именнотам, где я впервые увидел ее… Три года назад.

Совсем нетрудно было это предположить, Олев Киви. В ожиданииразвития сюжета я наблюдала за его глоткой, всасывающей виски: кадык эстонцаходил, как поршень, а мокрый подбородок слегка подрагивал.

— И ваше платье… Это ее любимый цвет. Красный… И фасон,мысленно добавила я.

— Мне показалось… Мне показалось, что это она. А потом,когда я увидел вас в ресторане… Вы пили ее любимое вино…

— Простите… Я не знала. Но если бы знала — заказала бысебе что-нибудь другое. — Я была сама оскорбленная невинность.

— Вы не так меня поняли… Вы любили когда-нибудь?По-настоящему?

По-настоящему я любила только брюссельскую капусту,культпоходы по магазинам и духи «Aqua di Gio» и потому сочла за лучшеепромолчать.

— Когда любишь по-настоящему, невозможно смириться спотерей, — забубнил эстонец. — И ты обречен на вечные поиски… И тебявсегда будет преследовать мысль, что ты просто опоздал на встречу и что тебявсе еще ждут… В маленьком кафе… Где-нибудь на углу улицы Раху…

Эк куда тебя занесло, Олев Киви! Знавала я это кафе на улицеРаху, самая обыкновенная забегаловка с выпечкой, тем более что кофе лучше всеговарят в Старом городе… Похоже, ты видишь только то, что хочешь увидеть.

— Отчего она умерла? Ваша жена?

— Несчастный случай.

Ну конечно, в высоколобых исполнительских сообществах всеумирают естественной смертью или, в крайнем случае, становятся жертвамиавтокатастроф.

— Сочувствую… Когда это произошло?

— Год назад… И ничего, кроме ярости. Она оставила меня,она подло меня оставила…

Если ты так убиваешься, то почему тебе не последовать заней?

Олев Киви смотрел на меня остекленевшими глазами: он здоровонабрался.

— Четыре месяца я не подходил к инструменту… И год небыл в Петербурге… А я люблю этот город. Очень люблю. Это ее город. Выпонимаете?

— Да, конечно.

— И вот я приезжаю сюда спустя столько времени… Чтобыувидеть вас… Чтобы снова увидеть ее… Это не может быть простым совпадением…

Еще как не может! Давай, Олев, давай!

Я снова завертела на пальце злополучный перстень, и ОлевКиви окончательно съехал с катушек.

— Зачем ты ушла, Алла? Зачем ты ушла от меня? —запричитал он.

Пора брать инициативу в свои руки.

Я сползла с кресла, вплотную приблизилась к эстонцу иобхватила его массивную голову. Но дальше дело не пошло: Киви засопел иотстранился от меня. Очевидно, его покойная жена была не такой прыткой.

— Простите, — теперь пришла моя очередьизвиняться. — Сама не знаю, как это получилось.

— Это я во всем виноват… Я не должен был…

— Скажите, у вас не было женщины? С тех пор, как умерлаваша жена? — приступила к обычным терапевтическим процедурам я.

Он посмотрел на меня, как на идиотку, осквернившую егофамильный погост.

— Никогда, никогда и ни с кем у меня не будет такойблизости… Никогда,

Все понятно, обычный параноидальный бред, которыйимпотенты-трудоголики выдают за трах в астрале. Я подошла к столику с фруктами,выбрала самое большое яблоко и с вызовом хрустнула им. Пропади ты пропадом,Олев Киви. И ты, Стас Дремов, вместе с ним. Судя по всему, оба высадомазохисты, мальчики, а мне вовсе не улыбается, чтобы кто-то ставил ракомеще и мою душу…

— Уходите! — неожиданно трезвым голосом отчеканилэстонец.

Я пожала плечами и направилась к ванной. Платье так и невысохло, но какое это теперь имеет значение? Я швырнула халат на стерильныйкафель и переоделась. И тихонько прошла к двери.

Прощай, Олев Киви! Прощай, засранец!

Он догнал меня в три прыжка и ухватил за плечи:

— Я несу чушь… Я не имею права вас отпускать…

О боже, дрочилово продолжается и, судя по всему, тольконабирает обороты. Если в конце этой ночи я еще буду в состоянии соображать, тообязательно потребую у Стаса увеличения гонорара… Олев Киви снова водрузил меняв кресло и по-собачьи заглянул в глаза.

— Я хочу сыграть вам одну вещь… Ту, которую она любилабольше всего.

Увеличение гонорара — и как минимум в два раза! Я кивнулаголовой: валяй. Но Олеву Киви даже не требовалось мое согласие. Он устроился настуле, придвинул к себе чертову бандуру, наклонил голову и закатил глаза. Апотом провел смычком по струнам. Пригорюнившись и подперев голову рукой, ястоически выслушала весь джентльменский набор звуков: это была абсолютнопротивопоказанная мне смесь завываний ветра, скрипа тележных колес, хлопаньяставен и мяуканья котов в подворотнях. Непередаваемый колорит раннегоэстонского вечера в конце марта!

«Мартовские тени», — вспомнила я надпись на фотографииАллы Кодриной. И не в этой ли тоскливой музыке кроется истинная причина еесмерти? Я бы ничуть не удивилась.

Пока Олев Киви вдохновенно водил смычком по струнам, яуспела позавидовать недоеденному мной яблоку, неоткрытой бутылке шампанского,цветам в корзинах и начищенным ботинками самого Олева: в отличие от меня, ушейу них не было. Наконец он судорожно вздохнул, посмотрел на меня и опустилсмычок. Какое облегчение!

— Божественно! — Я даже нашла в себе силы пару разхлопнуть в ладоши.

— Вам правда понравилось?

— Вы еще спрашиваете….

— Это мое собственное сочинение, — скромный авторвыпятил подбородок. — Сонатина для виолончели соло.

Исполнял бы ты лучше Баха, честное слово!

— Я не играл эту вещь год, — он недоверчивопосмотрел на свои руки. — Только она слышала ее… Она, и теперь вы.

— Я тронута…

Стоило мне произнести эту фразу, как Олев Киви осторожноотставил инструмент, сделал еще один (контрольный) глоток виски… и накинулся наменя, как ненормальный. Да, никто не переубедит меня в том, что естьнезаменимые женщины… А одноразовые мы шлюхи или многоразовые матери семейств —какое это, в сущности, имеет значение?..

Олев Киви оказался довольно необычным любовником, если,конечно, подходить к нему со стандартными мерками. Во-первых, он добросовестнооблизал каждый уголок моего тела. Во-вторых, он спотыкался губами на каждойвыпуклости и на каждой впадине, он как будто прислушивался к себе, к своимощущениям, к своим воспоминаниям. И ничего не помнил, ничего не ощущал. Иничего не слышал, горе-прелюбодей! Несколько раз я порывалась взять инициативуна себя, но, вспомнив об инструкциях Стаса, махнула рукой: делай что хочешь!Закрыв глаза, я вспомнила старую бизнес-лошадь из «Европы» и ееумопомрачительное платье, фасон которого зарисовала на салфетке, — вот чтоя вожделела сейчас больше всего! А если прибавить к нему золотую цепочку,подаренную Лешиком перед самой посадкой в Кресты, — то флер разнузданнойнепорочности мне обеспечен.