Пять забавных медвежат - Владимир Бондаренко

И тут — тиррик, тиррик — затиррикал сверчок в углу, и Лиса сразу уши навострила:

— Что, что?.. Ну и что? Михайлы Иваныча миска. Он куда хочет, туда и ставит её.

— О чём это ты? — насторожился медведь.

— Да вон сверчок говорит, — отвечает Лиса, — что ты миску со стола в угол составил и лопухом прикрыл. А я ему и говорю: «Твоя миска, ты её куда хочешь, туда и ставишь».

— Верно ты говоришь. Какое дело сверчку, куда я миски свои ставлю и чем прикрываю их, — сказал медведь и опять в чистёхонький лисий глаз уставился.

А сверчок опять — тиррик, тиррик — в углу.

— Что, что? — нацелилась в его сторону ухом Лиса. — Ну и что? На то и миска, чтобы в ней держать что-то.

— О чём это ты ещё? — хмуро сказал, сдвинув брови, медведь.

А Лиса ему:

— Да не я, Михайло Иваныч, сверчок. Говорит, что у тебя в миске мёд. А я ему и говорю: ну и что? Твоя миска и мёд твой, ты его в чём хочешь, в том и держишь.

— Ну и правильно ты говоришь, — одобрил медведь. — Какое дело сверчку, что я держу в своих мисках. Гляди какой!

А сверчок — тиррик, тиррик — в углу. А Лиса сразу:

— Что, что?.. Ну это ты брось. Нет уж оставь, пожалуйста. Не такой Михайло Иваныч медведь, чтобы скряжничать. У него натура широкая, он каждого пригреть и приласкать норовит. Напраслину на него не возводи, не поверю.

— О чём он там ещё? — громыхнул медведь басом.

— Да говорит, что ты это от меня мёд спрятал, чтобы не угощать меня, а я говорю, что не такой ты медведь, чтобы от гостей угощение прятать, в одиночку застольничать.

— Ну и правильно ты говоришь, — вспыхтел медведь и пошёл в угол за миской. — Вот брехун, а! Да у меня и в мыслях никогда не было такого. Садись, пожалуйста, угощайся, у меня в погребе ещё есть.

Глядел медведь, как сидит Лиса за его большим столом и его большой ложкой из его большой миски мёд ест и думал о сверчке:

«А! В моей берлоге живёт, моим теплом греется и мои же тайны выдаёт… Какие квартиранты бывают!»

Жил в лесу медведь. Берлога у него была большая. Медведь был добрый, всех пускал к себе летом — от дождя спрятаться, зимой — погреться. И каждый ему за это старался добром отплатить. Увидит, бывало, Волк — косяк у двери покосился, скажет:

— Поправить надо. Все дверью хлопаем. Медведю одному за всем не углядеть.

Возьмёт топор и подправит.

Увидит, бывало, Лиса — занавески на окнах запылились. Скажет:

— Постирать надо. Все пыль поднимаем. Медведю одному не управиться.

Нальёт в корыто воды и постирает.

Увидит, бывало, Заяц — намусорено в берлоге. Скажет:

— Подмести надо. Все сорим. Медведю одному за чистотой не углядеть.

Сбегает к оврагу, веник наломает. Подметёт. Чисто в берлоге, уютно. Хорошо всем.

И сказал как-то Медведь:

— Знаете, подарю-ка я вам эту берлогу. Живите. Я себе другую построю.

И подарил.

И всё пошло по-другому. Увидит Волк — косяк у двери покосился. Скажет:

— Починить, что ли?

Но тут же подумает: «А почему это я чинить должен? И Барсук дверью хлопает. Пусть он и чинит». А Барсук на Енота смотрит, Енот — на Крота, и никто не чинит.

Увидит Лиса — занавески запылились на окнах. Скажет:

— Постирать, что ли?

Но тут же подумает: «А почему это я должна стирать их? И Куница пылит. Пусть она и стирает». А Куница смотрит на Белку, Белка — на Ласку, и никто не стирает.

Увидит Заяц — намусорено в берлоге, скажет:

— Подмести, что ли?

Но тут же подумает: «А почему это я должен мести? Суслик тоже мусорит, пусть он и метёт». А Суслик смотрит на Хомяка, Хомяк — на Сурка, и никто не метёт.

И вскоре в берлоге столько мусора накопилось всякого, что и ступить некуда. Углы заплесневели, стены покосились, потолок провис. Поглядел как-то Волк и сказал:

— Опасно жить в такой берлоге.

И другие согласились с ним:

— Очень даже опасно.

И перестали ходить в берлогу. Летом кто где под дождём мокнет, зимой кто где от мороза хоронится. И к Медведю не идут — стыдно: он им берлогу свою подарил, а они её не уберегли.

Услышал медвежонок Афоня, что здоровье в жизни всего дороже, и стал беречь его. Придут, бывало, к нему товарищи, зовут в рощу по деревьям лазать, в вороньи гнёзда заглядывать. Уговаривают:

— Пойдём, Афоня.

А он отмахивается от них, отнекивается:

— Нет, не пойду. Ещё сорвёшься, сломаешь шею. Здоровье беречь надо. Его потерять легко, а поправить ух тяжело как.

Совсем как старичок рассуждал медвежонок.

Послушают его, бывало, товарищи, покачают головами и идут без него по деревьям шарить. Глядит он на них издали и ворчит:

— Не бережётесь, спохватитесь потом, да поздно будет.

А медвежата налазаются по деревьям досыта, животы перецарапают, а веселы. Бороться на поляну придут и Афоню зовут с собой:

— Идём, Афоня, поборемся, покувыркаемся в траве, пока не высохла она и не стала жёсткой.

— Зачем мне это? У меня сила не чужая, чтобы я её так вот просто на кувыркание тратил. Сила — это то же здоровье. Не убережёшь её — потом раскаешься. Понадобится она тебе в нужный час, а ты её уже истратил, нет у тебя её. Как тогда будешь?

Послушают его, бывало, товарищи, покачают головами и идут без него на поляну. Наборются, накувыркаются. Пар от них валит. Зовут Афоню:

— Идём, Афоня, купаться на речку.

Разбегутся — и бултых в воду. Стоит медвежонок на берегу, топчется, разными страхами пугает их:

— Вот схватите насморк, или хуже того — лихорадку болотную. Пуще мачехи оттреплет.

А медвежата барахтаются в воде, фыркают, брызгаются. И росли они здоровыми, толстощёкими. А Афоня хилым рос. И хлипким вырос. Ходит по лесу тень-тенью. Чуть обдует какой залётный ветерок — и уже чихает, за тощенькую грудь хватается:

— Нету здоровья, не уберёг.