Красный шторм. Октябрьская революция глазами российских историков - Егор Яковлев

Приведу экспертную оценку генерала Михаила Васильевича Алексеева, начальника штаба Ставки императорской армии. Буквально накануне Февральской революции он сообщил в Министерство иностранных дел очень критическое мнение относительно возможностей Босфорской операции в реалиях весны 1917 года. Алексеев прямо говорил, что до решающей победы на Западном фронте это невозможно.

Существовали три позиции по Босфорской операции. Самую активную занимали дипломаты: они прекрасно понимали, что если Россия не захватит проливы во время войны, то потом ей вряд ли их кто-то отдаст. С другой стороны, если операция провалится, ответственность за это будет нести во всяком случае не МИД. Сухопутная армия смотрела на перспективу десанта абсолютно пессимистически, а флот все время колебался.

Мне кажется, что чисто технически Черноморский флот мог бы высадить десант, но еще раз подчеркну: простая высадка какого-то количества войск на пляж в окрестностях Константинополя не решала проблемы. Дальше была бы галлиполийская бойня номер два — и на этом бы все закончилось. Да и, как выяснилось, Константинополь не был ключом к победе. Все проигравшие Первую мировую войну страны рушились не под ударами войск противника, а под тяжестью испытаний военного времени, когда население отказывалось нести ту ношу, которая выпала на его долю. У нас очень любят рассуждать о том, что большевики — немецкие агенты — воткнули нож в спину русской армии, которая якобы стояла на окраинах Берлина. Но если мы посмотрим, как в тридцатые годы при Гитлере описывалась ситуация 1918 года в Германии, мы прочитаем такие же слова.

Абсолютно. Революционеры нанесли удар в спину победоносной немецкой армии.

Которая стояла на окраинах Парижа. На самом деле в обоих случаях мы видим крах экономики и социальной системы. Нужно было сначала создать социальную систему и экономику, которые бы выдержали затяжную позиционную войну, а потом уже разевать рот на Босфор.

А что можно сказать про морально-политическое состояние личного состава?

Современному человеку не очень понятно, насколько глубоким был разрыв между различными слоями общества в начале XX века. Когда вы приходите на экскурсию в Эрмитаж, то каждый примеряет на себя платье принцессы или фрак придворного, а не ливрею лакея, который подавал им блюда или наливал вино. Тем более не костюм истопника, который даже носа не высовывал в парадные залы.

Проблема была в том, что на флоте существовало серьезное социальное расслоение. Сначала скажу об офицерском корпусе. Он был разделен на несколько групп. Наиболее привилегированными были строевые офицеры: примерно 2500 человек, окончивших Морской корпус — единственное учебное заведение, готовившее морских офицеров перед войной. Туда принимали людей определенного происхождения. Даже после того, как планка была снижена под впечатлением от поражения в Русско-японской войне, туда все равно мог поступить либо потомственный дворянин, либо сын офицера армии и флота, либо сын священника, либо сын человека с высшим образованием. Причем обязательно христианского вероисповедания; мусульмане принимались в виде исключения, а иудеи вообще не могли быть произведены в офицеры ни под каким предлогом. Детей крестьян и рабочих в Морском корпусе не было совершенно.

Вторая категория — инженеры-механики. Это офицеры, которые обслуживали корабельные механизмы. Они учились в Морском инженерном училище императора Николая I в Кронштадте, прием туда после Русско-японской войны стал всесословным. Здесь мы видим гораздо больший процент выходцев из простонародья и национальную пестроту.

Самую непрестижную группу составляли так называемые офицеры по Адмиралтейству: они несли службу на берегу, служили на буксирах или на плавучих маяках. Среди них было немало произведенных из нижних чинов, сюда же попадали офицеры армии, которые переводились на флот. Офицеры запаса относились к разряду офицеров по Адмиралтейству.

Известны случаи перевода офицеров по Адмиралтейству собственно на флот, но это, как правило, происходило только в отношении лиц того происхождения, которое давало право на поступление в Морской корпус. Простой же матрос ни за какие подвиги не мог быть произведен в мичманы — только в офицеры по Адмиралтейству и получить прозвище «березовый офицер» за серебряные погоны. Впрочем, и эта возможность открывалась не перед рядовым матросом. Могли надеяться только кондукторы — матросы сверхсрочной службы, сдавшие экзамены. Им присваивалось звание кондуктор, и они несли на кораблях обязанности старших специалистов разных отраслей. Если кондуктор совершал какой-то исключительный подвиг, то он производился в подпоручики по Адмиралтейству, но не в строевые офицеры. И даже в офицерских списках, когда их публиковали, старшинства офицеров отмечались особым образом. Фамилии офицеров из нижних чинов набирались курсивом, чтобы обозначить их более низкий статус.

Если я правильно понимаю, в императорском флоте перемещение по социальной лестнице для лиц из низших сословий было чрезвычайно затруднено.

Безусловно. Начальство смотрело на матросов как на людей низшего разряда. Когда в воспоминаниях матросы — участники революции пишут, что «на нас взирали как на скотов», это порой воспринимается, будто их плохо кормили, били или у них не хватало обмундирования. На самом деле кормили матросов по меркам эпохи нормально, а одевались они лучше, чем солдаты сухопутной армии. Рукоприкладством чаще грешили унтеры, а не офицеры. Так что матрос находился в нормальных условиях. Речь о другом: офицеры все время демонстрировали свое превосходство. Если почитать, что писали офицеры в журнале «Морской сборник» (это был основной печатный орган флота), то иногда диву даешься: о матросах рассуждали как о разновидности рабочего скота. Понятно, что хороший хозяин должен следить, чтобы свиньи не хворали, были накормлены. Но ни о каком человеческом общении с этими людьми речь не шла.

А матрос, пришедший на флот накануне Первой мировой войны, был человеком с чувством собственного достоинства. И презрение со стороны строевых офицеров его унижало. Усугубляла ситуацию четко прочерченная в быту грань между матросами и офицерами больших кораблей. Если у офицеров в кают-компании имелся хрусталь, им обеспечивали уровень питания как в ресторане, а столы застилали накрахмаленными скатертями, то у матросов был общий бачок. Для того чтобы не мыть посуду, использовались бачки, из которых ели сразу семеро, только ложки были у каждого свои.

Почти как из корыта…

Надо сказать, что в XIX веке это особо никого не раздражало. Но флотское офицерство не заметило перемен после отмены крепостного права, когда мужик постепенно переставал считать барина человеком высшего сорта. Этот процесс был плавным, он случился не одномоментно, и в 1870–1880-е годы подобное разделение не вызывало еще острого протеста у матросов. А вот накануне Первой мировой уже слышался ропот.

И если мы посмотрим, кого убили матросы в марте 1917 года в Гельсингфорсе и Кронштадте, то увидим, что жертвами стали в основном строевые офицеры. Там буквально один или два инженера-механика были убиты. У инженеров-механиков контакты с матросами были налажены лучше: они были покрыты маслом с ног до головы, так же как матросы, они залезали вместе с матросами в разные закутки корабля для ремонта. Их авторитет был выше, потому что матросы стали воспринимать себя как специалистов. И от офицеров начинали требовать хорошего знания специальности. Инженеры-механики действительно могли показать на деле, что они разбираются.