Красный шторм. Октябрьская революция глазами российских историков - Егор Яковлев

В Ревеле жертв не было. Там адмирал Пилкин 3 марта во всеуслышание объявил о произошедшей революции и вопреки запрету командующего флотом приказал отпустить матросов на берег. Они сошли на сушу, поучаствовали в митингах, выпустили пар и вернулись на корабли.

Без кровавых эксцессов можно было обойтись и в Гельсингфорсе, но помешало роковое стечение обстоятельств. Восстание началось на линкоре «Павел I», где командир корабля по собственной инициативе отложил оглашение приказа командующего флотом Непенина с описанием революционных событий в Петрограде. Везде этот приказ зачитали команде между 15 и 16 часами, а на «Павле I» решили повременить до вечера. Однако корабли стояли в гавани вмерзшими в лед, и матросы начали переговариваться с моряками соседних судов. Старший офицер «Павла I» Яновский бросился их разгонять, видимо, это и вызвало взрыв недовольства, потому что, с точки зрения матросов, события вроде бы укладывались в логическую картину. Всем объявили, что произошла революция, а на «Павле I» нет, к тому же запрещают узнавать об этом у матросов с других кораблей.

Контрреволюционеры!

Совершенно очевидно, что командир корабля и старшие офицеры что-то замыслили против революции. Нельзя им позволить реализовать свои замыслы. Ну а корабль — тесный мирок, и когда градус взаимоотношений между людьми зашкаливает, может произойти выплеск насилия. Яновский, которого матросы не любили за дурной нрав, был убит. Одним из первых на «Павле I» погиб мичман Булич, который стоял на вахте. Он был молодой, только что выпустился из Морского корпуса. По воспоминаниям очевидца, Булич бросился навстречу матросам, которые побежали за оружием, с криком: «Куда вы, сволочи?» Это, конечно, было не самое правильное поведение в той ситуации. Штурмана корабля Ланге подозревали в том, что он агент полиции. Он вернулся с берега на корабль в разгар восстания: его схватили и стали допрашивать, кто является его агентами среди матросов. Штурман вроде бы пообещал все рассказать, и в этот момент кто-то ударил его прикладом по голове, причем матрос Ховрин пишет, что, скорее всего, это и был один из осведомителей Ланге, решивший заткнуть рот офицеру. Ховрин, который стал потом активным большевиком, членом Центробалта и участником Гражданской войны, признает, что на флоте убивали и тех, кто попадал под горячую руку, как Булич, и просто сводили счеты.

После первых убийств волна насилия только усилилась, потому что матросы уже натворили дел на несколько смертных приговоров каждому. Вообще для расстрела в военное время было достаточно поднять руку на офицера, то есть просто замахнуться для удара. Если же матрос хватал офицера и срывал погон, этим он подписывал себе смертный приговор, не подлежащий обжалованию. А тут бунт, убийства!

А случаи расстрела за сорванный погон реально были?

В 1905 году матросов расстреливали за сорванный с офицера погон, и память об этом была жива. Поэтому с самого начала восстания матросы почувствовали, что перешли грань. Это, видимо, многих подстегнуло к тому, что нужно еще кого-нибудь убить, чтобы окончательно закрепить результаты революции.

Соответственно, эпидемия убийств перекинулась на соседние корабли.

Группы разъяренных матросов переходили с корабля на корабль и пытались расправиться с офицерами. На небольших судах, на миноносцах, скажем, где отношения между матросами и командованием были сравнительно приличными, команда очень часто защищала своих офицеров. Вахтенный просто не пускал на судно посторонних, собственно, на этом дело и заканчивалось. Вооруженным матросам говорили, что мы, мол, с нашими офицерами сами разберемся, а вы идите своей дорогой. Но если жаждущим крови удавалось проникнуть на корабль, они убивали всех офицеров, сидевших в кают-компании.

А что произошло с командующим Балтийским флотом адмиралом Непениным?

Непенин вызывал к себе неоднозначное отношение со стороны матросов. Он только осенью 1916 года стал командующим Балтийским флотом и начал с подтягивания дисциплины. В первые дни после назначения он проехал по Гельсингфорсу и арестовал 39 матросов за неправильное отдание чести. Отдание чести, к слову, было сложным ритуалом: существовали три разные формы. В отношении адмирала или генерала нижний чин должен был становиться во фронт (то есть вставать навытяжку), за десять шагов до приветствуемого встать по стойке смирно, повернуться боком к проходящему адмиралу или генералу, приложить руку к козырьку, провожать их глазами, дождаться, пока они отойдут на десять шагов, затем повернуться и двигаться прежним маршрутом. Конечно, подобным упражнениям матросов обучали, но когда служба подходила к шестому-седьмому году в условиях мировой войны, такие ритуалы начинали восприниматься как излишние.

И 3 марта на части кораблей была принята радиограмма, посланная кем-то из матросов, неизвестно, с какого корабля. Говорилось в ней примерно следующее: «Не верьте тирану, вспомните приказ об отдании чести». Речь шла о Непенине: матросы сомневались, что адмирал искренне встал на сторону революции. Командующий попытался с матросами поговорить. В тот же день он встретился с их делегатами. Встреча прошло спокойно, и положительную реакцию матросов на разговор с командующим в штабе восприняли как знак, что Непенин овладел умами.

А что матросы просили?

Ренгартен пишет, что они просили о какой-то, с его точки зрения, ерунде. Чтобы на берег отпускали почаще, чтобы не донимали мелкими придирками в отдании чести, чтобы обращались к ним на «вы». Ренгартен отмечает, что ему было больно смотреть на Адриана (он называет Непенина по имени), который и так измотался, а тут еще со всякими глупостями надоедают.

Матросы, видимо, это глупостями не считали.

Безусловно, эти бытовые требования для них были животрепещущими. Но отсутствие политических требований в просьбах матросов я бы отнес к тактике их поведения. Они ведь не знали до конца, что происходит и чем дело кончится. И если бы они адмиралу выдвинули требование о создании матросских советов, они бы сами сунули голову в петлю, повернись события иначе. А ведь в тот же день матросы шхерного отряда Балтийского флота вынесли резолюцию, содержащую политические требования: поддержка Временного правительства, отправка на фронт жандармов и полицейских, замена их ранеными и больными солдатами и матросами с фронта, введение единого уголовного законодательства для матросов и офицеров, то есть единой меры наказания, которая по старому судному уставу полагалась офицерам значительно более мягкой. Это уже было серьезно.

Так что Ренгартен оценивал ситуацию неверно. И это доказало убийство Непенина 4 марта. Толпа матросов отправилась встречать членов Временного комитета Государственной думы, которые приезжали в Гельсингфорс, и очень настойчиво звала с собой Непенина. Дело происходило в районе Катаянокка современного Хельсинки, где находился Свеаборгский порт. Они сошли на берег по льду, направились в сторону вокзала, и вдруг в воротах Свеаборгского порта кто-то выстрелил адмиралу в спину.

Это внезапное убийство обросло всевозможными слухами. Но, думается, что разговоры о немецкой агентуре можно отмести сразу. Очевидно, что смерть Непенина — дело рук наиболее радикально настроенных матросов, которые боялись, что адмирал сможет овладеть ситуацией на флоте и начнет бороться за сохранение старых порядков, которым, как они знали, он был привержен. Это убийство, я думаю, надо воспринимать в том же контексте, что и убийство военного губернатора Кронштадта адмирала Роберта Вирена. Матросы его арестовали и повели на Якорную площадь Кронштадта явно с какой-то целью. Но не довели: по дороге он был убит выстрелом в спину.