Горсть спелой земляники - Наталья Валерьевна Акулова

на землю. Но остановиться было сложно. Как заколдованная, я собирала их и собирала. Земляника пряталась за каждым кустиком, выглядывала из-под пней, подмигивала из овражка и просилась ко мне в руки, словно живая. Она росла повсюду!

Когда обе руки были переполнены, я встала, чтобы высыпать свою добычу. С трудом нашла корзину в зарослях травы. Сразу покрылось всё дно.

А я снова грохнулась на колени и стала по ягодке насыпать в ладонь землянику.

Скоро корзинка наполнилась почти до краёв. И я решила набрать последнюю горсть — такую большую, чтобы уже после неё в лукошко не поместилась ни одна ягодка.

В кармане был носовой платок. Он часто выручал меня в сложных ситуациях. Я завязала кончики платка в узелок: получилось что-то вроде парашюта с куполом. В него я и стала набирать ягоды.

Ползая по траве, как муравей, я клала в платок только самые крупные и спелые ягоды. Мне казалось, что я оборвала землянику с миллиона кустиков. Или даже с двух миллионов! Но ягоды в лесу всё не кончались. Их даже стало больше! И каждая словно шептала: «Меня сорви, я лучшая, я самая вкусная!»

Прошло много времени, прежде чем платок наполнился земляникой. Я поднялась с коленок и стала искать корзинку. Но её нигде не было. А сама я вдруг поняла, что стою в глубине незнакомого леса.

Я прошла сначала вперёд, потом назад. Но лес не кончался. «Надо вспомнить, откуда я приползла, и тогда всё сразу станет понятно!» — подумала я и внимательно посмотрела по сторонам. Но все деревья вокруг были похожи друг на друга, как братья-близнецы. Одинаковые высокие ели и берёзы, одинаковые трава и кустарник. И никакого просвета.

Я решила, что надо идти всё время вперёд — там и будет выход. Шла я, шла, но лес всё не кончался, а, наоборот, становился гуще и темнее, и корзинка моя почему-то не находилась.

И я поняла, что заблудилась.

— Ау-у-у-у! — крикнула я громко.

— Ау-у-у-у! — весело передразнило меня эхо.

Я топнула ногой от злости на саму себя: «Ну как меня угораздило потерять корзинку, полную ягод, да ещё и заблудиться в лесу? Вот я растяпа! Это всё хитрые ягоды виноваты! Это они меня с опушки вглубь леса заманили!»

Хотелось есть. И даже чуть-чуть спать. Как-то стало совсем невесело. Даже грустно, если честно.

Я увидела старый коричневый пень, который торчал из земли, словно гнилой зуб, и села на него передохнуть. Вдруг кустарник, который рос рядом с пнём, зашевелился, и из него вышел лось! Он наклонил голову набок и очень внимательно посмотрел на меня. Как будто я не человек вовсе, а какая-то редкая картина в музее. И так мне этот лосиный взгляд не понравился, что я неожиданно закричала «Мама-а-а!» и, как ужаленная, бросилась прочь.

Бежала я минут пять. Потом остановилась, чтобы перевести дух, и прислушалась.

В лесу было тихо-тихо. Лось и не думал меня преследовать. Наверное, он по-прежнему стоял возле пня и продолжал думать о чём-то своём — лосином.

Я села на траву и посмотрела в небо. Солнышко гуляло на верхушках деревьев, и его лучи не доходили до земли.

«Интересно, сколько времени я тут брожу? Наверное, сейчас вечер, и бабушка с дедушкой места себе не находят, уже позвонили в Москву. А родители наверняка вызвали спасателей, милицию и даже врачей. Должно быть, меня все уже ищут и не находят по какому-то странному недоразумению. Конечно, у спасателей просто нет подробной карты нашей местности. Или собака-ищейка у них неопытная: никак не может взять след».

Я развязала свой платок-парашют, земляника в нём смялась и была похожа на варенье. Я съела её всю. Было так вкусно! И очень захотелось домой. Чтобы совсем не раскиснуть, я начала петь свои любимые песни. Мы выучили их в школе — в фольклорном ансамбле. Сначала «Ой, вставала я ранёшенько» и «Казаков», потом «Ой, мороз-мороз, не морозь меня», «Ах, Самара, городок» и всякое другое.

На ветке берёзы сидела сорока и слушала моё выступление. Она вертела головой и махала крыльями, слегка подпрыгивая на ветке. Мне даже показалось, что она хочет мне зааплодировать, но не может. Рук-то у неё нет…

Когда я запела «В тёмном лесе», то стало очень грустно, даже плакать захотелось. «А что, если меня вообще не найдут? Я же одичаю в этом лесу, как Робинзон Крузо на своём острове! И что я буду есть? На грибах и ягодах долго не протянешь! Робинзон Крузо козу приручил и молоко пил, а мне кого здесь приручать — лося или белку? И что с ними делать потом? Их ведь кормить придётся — если они домашними станут. А мне и самой есть нечего!

Ну с водой, может быть, проще. Летом можно собирать росу из цветов, зимой — снег растапливать на костре. Только как же я огонь разведу?! У меня же нет ни одной спичечки! Да и одежды зимней с собой я не захватила. А спать где? Конечно, при желании можно и шалаш построить. Папа бы мне помог — он умеет. Но папа-то в Москве, а я… в глухом лесу. А он, наверное, и не догадывается, что больше никогда не увидит своей дорогой и любимой дочери Сани».

— Ну не-е-ет! — громко сказала я и пнула ногой засохшую корягу. — Надо возвращаться домой!

Только вот как — непонятно! Нет ни дороги, ни тропинки, ни даже какого-нибудь волшебного клубка, который бы мог меня за ниточку к деревне вывести. Я снова посмотрела в небо. Солнышко всё ещё весело играло в верхушках деревьев.

И вдруг меня осенило! Надо забраться на самое высокое дерево, и тогда сразу всё увидишь! И окраину леса, и деревню, и, может быть, даже бабушку с дедушкой и нашего пса Тарзана.

Я выбрала длинную-предлинную берёзу и, словно обезьяна, запрыгала вверх по её веткам. Где-то на середине пути берёза начала качаться и трещать. А когда появились пушистые кончики соседних елей и сосен, ветка под моей правой ногой звонко крякнула, и я, как оторвавшийся от поезда вагон, полетела вниз. Но земли я не достигла, а упала на толстый сук, который торчал из ствола берёзы, словно костыль.

Я сидела на берёзовом суку и смотрела вниз: до земли было метра два или три. «Вот и буду на нём зимовать, — решила я. — Здесь мне ничегошеньки не страшно! Только бы