Ты знала - Эшли Одрейн

Ни одна пара не может представить, во что превратятся их отношения спустя год после рождения ребенка. Считается, что супруги должны пройти через все трудности вместе и действовать сообща. Технически мы с тобой действовали сообща. Мы наладили процессы и обеспечивали их выполнение. Наш ребенок был накормлен, выкупан, выгулян, укачан, запеленат, переодет. Ты делал все, что мог. Я занималась с ней в течение дня, но как только ты возвращался с работы, она полностью переключалась на тебя. Ты дарил ей терпение, любовь и ласку – все то, чего она не желала от меня. Я наблюдала за вами и завидовала.

Однако такой дисбаланс имел свою цену. Из наших отношений исчезла легкость, десять лет теплоты сошли на нет. Теперь мое присутствие тебя раздражало. Твое молчаливое неодобрение вселяло тревогу. Чем больше Вайолет получала от тебя, тем меньше доставалось мне.

Мы по-прежнему целовали друг друга при встрече, беседовали за ужином в ресторане, а после, подходя к квартире, к нашему гнезду, которое мы свили вместе, ты обнимал меня за талию. Мы установили определенные ритуалы и свято их соблюдали, однако кое-какие мелочи исчезли. Мы перестали вместе решать кроссворды. Принимая душ, ты больше не оставлял дверь в ванную открытой. Между нами пролегла трещина, заполненная невысказанными обидами.

После рождения дочери ты похорошел еще больше. Твое лицо изменилось, стало теплее, мягче. Когда Вайолет находилась рядом, брови у тебя сами собой приподнимались, рот приоткрывался, как у дурачка. Ты расцвел. Я надеялась, что со мной произойдет то же самое, однако я ожесточилась, лицо стало сердитым и усталым, глаза потухли, щеки побледнели. Я выглядела совсем как моя мать перед ее неожиданным побегом.

В семь месяцев Вайолет наконец-то стала спать больше чем по двадцать минут за раз, и я снова начала писать. Я утаила от тебя этот факт – ты требовал, чтобы я спала вместе с ней, и каждый раз, возвращаясь домой, спрашивал, удалось ли мне поспать. Это единственное, что тебя волновало. Ты желал видеть меня энергичной, внимательной и терпеливой. Ты настаивал, чтобы я набиралась сил и надлежащим образом исполняла свой долг. Раньше я интересовала тебя как человек, мое счастье и мои желания имели значение. Теперь же я превратилась в поставщика услуг. Ты начал воспринимать меня не как самостоятельную личность, а лишь как мать своего ребенка.

Поэтому я лгала тебе – «да, я спала». Так было проще. Я отдыхала, но мой отдых заключался в том, что я работала над рассказом. Слова лились из меня потоком. Не припомню, чтобы мне настолько легко писалось. Я-то думала, будет наоборот – многие писательницы с маленькими детьми жаловались на упадок творческих сил, по крайней мере в первый год, – однако, включая компьютер, я буквально возвращалась к жизни.

Через два часа, как по будильнику, Вайолет просыпалась. Обычно я была глубоко погружена в процесс – и физически, и эмоционально находилась в другом мире. У меня вошло в привычку давать ей поплакать. «Вот только допишу страницу», – обещала я себе, надевая наушники. Часто одна страница превращалась в две, а то и больше; случалось, я писала еще целый час. Когда Вайолет уже заходилась от крика, я закрывала ноутбук и спешила к ней, словно только что услышала ее плач. Привет! Ты уже проснулась! Ну-ка, иди к мамочке! Не знаю, для кого я разыгрывала это представление. Изнывая от угрызений совести, я пыталась ее успокоить, а она меня отталкивала. Трудно винить ее за то, что она меня отвергала.

Однажды ты вернулся с работы пораньше.

Я не слышала, как ты пришел: Вайолет кричала, а у меня в наушниках играла музыка. Когда ты резко повернул мое кресло, я чуть в обморок не упала. Ты ворвался в детскую, будто там пожар. Затаив дыхание я слушала, как ты ее успокаиваешь. Она билась в истерике.

– Прости, прости меня, – твердил ты, прося прощения за то, что именно я стала ее матерью.

Ты не вынес ее из детской. Я сидела на полу в коридоре, понимая: наши отношения уже не будут прежними. Я предала твое доверие и подтвердила все твои сомнения.

Когда я наконец вошла к вам, ты укачивал ее в кресле-качалке, закрыв глаза и запрокинув голову. Она грызла соску и икала.

Я приблизилась, чтобы взять ее, но ты предостерегающе поднял руку.

– Какого черта ты себе позволяешь?

Оправдываться не имело смысла. Я ни разу не видела тебя в такой ярости.

Я спряталась в ду́ше и плакала, пока вода в бойлере не остыла.

Когда я вышла, ты жарил яичницу, а Вайолет сидела у тебя на бедре.

– Она просыпается каждый день ровно в три. Я вернулся без пятнадцати пять.

Я смотрела, как ты скребешь лопаткой по сковороде.

– Из-за тебя она плакала час и сорок пять минут.

Я не находила сил поднять взгляд.

– Так происходит каждый день?

– Нет, – твердо ответила я, будто это могло сохранить мое достоинство.

Мы по-прежнему не смотрели друг другу в глаза. Вайолет заволновалась.

– Она хочет есть. Покорми ее.

Ты передал ее мне. Я выполнила твой приказ.

Вечером, в постели, ты отвернулся от меня и произнес, глядя в окно:

– Что с тобой не так?

– Не знаю. Прости.

– Тебе нужно поговорить с доктором.

– Поговорю.

– Я за тебя беспокоюсь.

– Не о чем волноваться.

Я никогда не причиню ей вред, не подвергну опасности.

Спустя годы, когда Вайолет уже нормально спала по ночам, я все равно просыпалась – мне чудился ее плач. Схватившись за сердце, я вспоминала, что натворила. Угрызения совести и необъяснимое удовлетворение от того, что я ее игнорирую. Возбуждение, с которым я писала под смесь музыки и рыданий. Как быстро заполнялись страницы, как трепетало сердце, как стыдно было, когда ты меня разоблачил.

Моя мать не могла находиться в замкнутом пространстве. На пыльных полках пустой кладовой валялся мышиный помет – зверьки наведывались туда за засохшим арахисом и сахарными крошками. На дверях сарая висел замок, вход в подвал был заколочен тремя досками. Сесилия сама забила ржавые гвозди.

Мне было восемь. Изнурительно жарким августовским днем я выбралась из душного дома. Мама сидела во дворе за пластиковым столом и курила. Трава на нашем участке, огороженном ржавой проволочной сеткой, вся пожелтела от зноя. В воздухе витала гнетущая тишина; казалось, голоса соседей не могут прорваться к нам сквозь удушливый смог. Утром я была в гостях у Эллингтонов, и миссис Эллингтон отправила нас отдохнуть в прохладный подвал. Она принесла нам туда покрывало, вареные яйца и апельсиновый сок в пластиковых стаканчиках с нарисованными шариками, оставшихся с дня рождения Дэниела, и мы играли в пикник. Я спросила маму, нельзя ли мне спуститься в подвал. Можно ведь отодрать доски другим концом молотка, как делал папа, когда чинил крыльцо на прошлой неделе.