Бледная поганка - Елена Лабрус

Но день, когда я влюбилась в Андрея Сомова, я запомню.

15

Мне ещё семнадцать, но скоро исполнится восемнадцать.

Осень выпускного класса…

В тот выходной день в конце сентября мать Андрея, директор школы, Ольга Борисовна Сомова, неожиданно вернулась домой с дачи и застала меня у себя в квартире.

Ничего такого между мной и Андреем, конечно, не было, да и не могло быть: где я и где Сомов.

Я и не думала ни о чём таком.

Он сильно отставал по информатике, а я, наоборот (математика, точные науки, информатика в том числе, мне давались особенно легко). На информатике нас с Сомовым посадили вместе, и мне невольно приходилось ему помогать, объяснять, делать за него задания.

Занятии на пятом он спросил: «Может, ты меня подтянешь? Ты хорошо объясняешь», и я согласилась — так и оказалась у него дома.

Что я почувствовала, когда он вдруг меня пригласил?

Ну-у-у… я удивилась. И, пожалуй, больше ничего.

Сомов держался особняком, ни с кем особо не дружил. Как, впрочем, и я.

Но меня боялись (читай: уважали), а перед ним заискивали, старались угодить (сын директрисы — раз, и два — такая популярность у девок, почему-то некоторые считали, если будут держаться ближе, то и им тоже перепадёт).

Тогда мне казалось, что такая популярность его тяготит, что он устал, ему всё это наскучило — он хочет большего, другого, настоящего. Он способен на большее.

Тогда мне показалось, мы очень похожи. Просто на разных полюсах. Красавец и чудовище. И он так же одинок, как и я.

Наверное, это меня и подтолкнуло согласиться.

Я пришла с учебником информатики. Выяснила, что всё даже хуже, чем я думала: он не знает элементарных вещей. И первый раз мы ни о чём, кроме заданий, не говорили.

Когда его мать нас застала, я пришла третий раз.

С разговорами мы особо не продвинулись, а вот учиться он стал лучше (чувствовалось, что старается, а не для того меня пригласил, чтоб облапать).

Но его матери я категорически не нравилась, как, впрочем, и большинству матерей, но ей особенно, это ведь к директору школы прибегали жаловаться родители обиженных мной детей, не на пустом месте она звала меня Поганка.

А может, матери мальчиков чуют что-то на уровне инстинктов: опасность, крах, угрозу генофонду. И она почувствовала.

Я уже уходила. Обулась, но ещё не вышла.

Сомов переодевался в своей комнате, чтобы меня проводить.

— Чтобы я тебя рядом с моим сыном больше не видела, — прошипела она в прихожей, подтянув меня за волосы.

— Руки убери, — выдавила я сквозь зубы и наступила ей на ногу.

Да, в семнадцать я была уже не той маленькой девочкой, которой приходилось защищаться, порой зубами и ногтями, а потом и кулаками, не той, что можно приказывать и бить скакалкой.

— Ах ты поганка! — заверещала Ольга Борисовна, скривившись от боли, но отпустила. — Имей в виду, — всё так же шёпотом, чтобы Андрей не слышал, пригрозила она. — Будешь путаться у него под ногами — школу не закончишь. Уж я постараюсь, можешь не сомневаться. Выйдешь со справкой. И поступить никуда не сможешь, и…

Она неожиданно натянуто улыбнулась.

— Что у вас тут? — удивился Сомов.

— Ничего, — невинно пожала плечами Ольга Борисовна.

Красные пятна, которыми она пошла, говорили об обратном.

Андрей посмотрел на меня. Наверное, с растрёпанными космами, я выглядела не лучше, но тоже невинно пожала плечами.

— Скоро вернусь, — сказал он. И мы вышли.

Мы ждали на остановке автобус. Он неожиданно спросил:

— Хочешь мороженое?

Я посмотрела в его глаза и вдруг поняла: да хуй ты угадала, дорогая мама Сомова.

И ответила:

— Хочу.

16

Сомов купил по мороженому, и мы пошли к моему дому пешком.

Клёны роняли нарядные листья. На город опускался тёплый вечер. До центра, где я жила, было далеко. А мы смеялись, болтали и не замечали ни времени, ни расстояния.

— Помнишь, в пятом классе, — вспоминал Андрей, — ты подставила Котовой подножку, и она растянулась во весь рост.

— Ага, — засмеялась я. — На линейке перед всей школой.

Платье на ней задралось, и все увидели трусы и прокладку.

Котова толкнула меня в столовой, я облилась компотом, испортила белую блузку (которую потом так и не удалось отстирать, бабка стегала меня за неё с особой жестокостью), а Котова с подружками довольно ржали, изображая моё глупое лицо, когда я смотрела на расползающееся вишнёвое пятно.

— Конечно, я помню. А помнишь, в шестом…

— Да, да, да, — с энтузиазмом подхватил он. Рассказал какую-то глупость, которыми я не особо гордилась (я хотела о другом), но глаза у него блестели от восторга, и я не стала исправлять.

За этот блеск в его глазах я отдала бы всё.

— Слушай, всё хотел тебя спросить, а Лаврухиной ты правда в рюкзак насрала?

С Лаврухиной была та же история. Она задиралась долго, незаметно, подленько, исподтишка, пока меня не достала. Пока руку не засунула в дерьмо. Истерику, которая с ней случилась, запомнили все. Так её между собой потом и прозвали Засранка, пока она в другую школу не перевелась.

— Конечно, нет, — покачала я головой. Хотела сказать, что это не я, как отпиралась всё время, доказать всё равно никто ничего не мог, все только догадывались, но не стала. — Это было собачье. Я увидела, как большая собака справила нужду у школы. Добросовестный хозяин собрал тёпленькое лопаткой в пакет и выкинул. А я вытащила.

Хотела добавить, что Лаврухина сама напросилась, но сочла лишним. Мне показалось, Сомов расстроился. Словно видел перед глазами, как я на корточках тужусь над её открытым портфелем, или бережно какаю дома в пакетик и несу в школу, а тут такое разочарование — дерьмо оказалось не моим.

— Но всё равно ты очень крутая, — сказал он. — Слушай, а… — вспомнил он ещё что-то.

Удивительно, как много он помнил обо мне. Куда больше, чем я сама.

И, наверное, восхищался мной как диковинной зверушкой, но кто бы мне тогда объяснил.

— А помнишь, мы как-то после экскурсии припёрлись всей толпой к тебе домой? — снова спросил Андрей.

Совсем стемнело, когда мы дошли до моего дома и остановились у подъезда.

Сомов задрал голову, безошибочно найдя глазами окна, хотя был у меня всего один раз, тот самый, после экскурсии.

Боже, какой он был красивый! Аж дух захватывало. Высокий, стройный, широкоплечий. И эти волевые скулы. И твёрдые чувственные губы. И глаза… Провалиться мне на этом месте!

— Квартира