Оборванная юность - Виктор Трынкин

биологию. А вообще мечтала, и мама меня поддерживала, после школы поехать учиться на агронома или на врача.

— Ух ты! А куда? В Минск, наверное? — нетерпеливо спросил Юра.

— Ну конечно… А куда же ещё? — с тихой усмешкой печальной несбыточности сказала она. Ему показалось, что в ней была какая-то тайна.

А девичья интуиция подсказывала ей, что этот плечистый, с ладной фигурой парень заходил на кухню не просто так, не только к своему другу или нарубить дров, но и по другой причине. Она тогда ловила боковым зрением его внимание на себе, а сама даже робела смотреть в его сторону. В присутствии строгой мамы, она этого делать не могла. Ольга Васильевна оберегала любимую дочку и всячески пресекала все контакты.

— А я хотел в лётное училище поступать, — откровенно признался Юра. Он впервые в открытую поделился тайной своей личной жизни. — Но… вот… немцы помешали. — Юра замялся, хотел ещё рассказать, почему его не взяли в армию, но не решился.

Неудавшаяся мечта объединяла и скрашивала их отношение.

Юра был рад этой нежданной встрече, ему хотелось продлить её и поговорить о чём-нибудь ещё, объединяя общие интересы. Думы его летали как птицы. Его охватило странное ощущение, будто их общение, пронизанное юной чистотой, может внезапно прерваться с приходом постороннего.

И он неожиданно для себя сказал слова, будто они вырвались у него из груди, сказал то, что мучило его и не давало покоя:

— Ты знаешь, я убил человека, — осторожно признался он изменившимся голосом.

— Ты убил фашиста? — чуть слышно, с неподдельным удивлением переспросила Даша. И то ли с испугом, то ли с восхищением стала смотреть на него странными глазами.

— Ну да, — сказал Юра, и у него задержалось дыхание в ожидании, что она на это скажет.

— А ей показалось, что ему никто не страшен. Это её пугало и привлекало одновременно.

— А я такая трусиха, — тихо сказала она, вроде бы в укор себе.

— Я был сам не свой, когда немец свалился на землю, — Юра словно бы оправдывался перед ней, чувствуя себя виноватым. — Но ведь война же! — Он смотрел на неё с юношеской надеждой, что она поймёт его. Он не ведал, что творилось в её душе.

В мирное время жизнь Даши виделась беззаботной: было много добра, уверенность в незатейливые счастливые дали — хорошие и чистые, которые никогда и никуда не уйдут, и ей казалось, что так будет всегда. С приходом немцев её жизнь изменилась в корне. На её глазах убили соседей. Она не верила, что они убиты. Добрые внимательные люди ещё утром были живыми, и она называла их по имени. Фашисты по-зверски убили любимую собаку. Родную деревню каратели спалили дотла. Девчат немцы стали отбирать для отправки в Германию. Её охватила ненависть к фашистам.

— Из-за войны моя мечта никогда не сбудется, — подавленным голосом безнадёжно произнесла Даша и с обидой отвернулась.

Обиду за утерянную мечту Даша хоронила глубоко в себе, но неожиданно, находясь рядом с сильным парнем, это желание вышло наружу, и одолеть её у девушки не было сил.

— Чтобы нас не угнали в Германию, мы с мамой ночью убежали к своим, в лес, — с отчаянием прошептала она, глотая слёзы. Её пробила мелкая дрожь. Не в силах сдерживать себя и стыдясь этого, закрыла лицо руками.

Юра слегка растерялся, его охватил святой трепет, он подошел к ней поближе, испытывая чувство молчаливой близости, а сердце вдруг заколотилось, отдаваясь в висках.

— Да будет тебе плакать, — и вдруг у него возникло смутное чувство понимания её обиды. — Моя мечта тоже, наверное, не сбудется.

Он осторожно положил ладони на её вздрагивающие плечи. А в голове толкалась мысль: «Как успокоить её?» Даша, ало краснея, всхлипывая, не отстранила его.

— А ты знаешь, у Андрея маму угнали в Германию.

— Да-а?! — испуганно удивилась она. — Ничего себе.

— А маленькую сестрёнку немцы в детский дом отправили.

Даша с брезгливой интонацией, почти жалобно проговорила:

— Когда же прогонят этих фашистов?

Её слова словно застряли в его сознании. Он переменился в лице.

— Никто их прогонять не будет, — с твёрдой уверенностью сказал он. — Фашистов будут просто уничтожать, как самое большое зло.

Он вообразил, что будет жестоко мстить гитлеровцам за её утраченную мечту, и за свою тоже, за Андрюхину маму и его сестрёнку.

Юра только сейчас осознал, что крепко держит Дашу за плечи, и она не пытается отстраниться. Он почувствовал восторженное удивление перед непостижимой тайной человеческого единения.

Юра в смущении опустил руки. А Даша кончиком рукава стала вытирать глаза.

В землянку стремительно вошел Егор — даже не вошел, а ворвался. Он был взволнован. Но увидев Дашу, у которой ещё не высохли слёзы, оторопел.

— Ты чего ревёшь?

Даша, сгорая от стыда, ни слова не говоря, выбежала из кухни.

— Это из-за тебя она плакала?! — Егор с упрёком набросился на Юру.

— Ты что, спятил? — отступая, заговорил он.

— А кто ещё? Я же видел у неё слёзы, — Егор смотрел на Юру холодно и презрительно, готовый ударить его.

Это покоробило Юру; что-то нехорошее шевельнулось у него в груди.

— Она заплакала от того, что война её мечту сломала! — он не хотел признавать своё бессилие. — Вот она и … — он сделал скорбное лицо.

— Смотри, христосик, — с лёгкой угрозой сказал Егор.

Свет от тусклой керосиновой лампы недобро метался в его глазах. Сверху из-за наката доносился шум обступивших землянку деревьев.

— Я не хочу, чтобы она плакала, — уже не так злобясь сказал Егор.

Юра глубоко, озабоченно вздохнул и развёл руками.

— Я тоже не хочу.

Егор ответил на Юркин вздох.

— Ладно… — спохватившись спросил: — А где Андрей?

— Я тоже к нему пришел, а его нет. Зачем он тебе?

— Бортич приказал разыскать его.

— Зачем?

— Откуда я знаю. Приказ есть приказ, — и он выскочил из землянки так же быстро, как и вошел.

Командиру отряда поступили сведения о том, что