Сын ведьмы - Симона Вилар

– Ты так боишься Христа? – спросил Добрыня, стараясь чтобы голос звучал как можно спокойнее. Еще бы, прийти к самому хозяину Кромки и в глаза ему говорить, насколько тот боится новой веры.

Кощей выпрямился в кресле, теперь он выглядел статным широкоплечим богатырем, с длинной мощной шеей, темными, ниспадающими до плеч волосами, на голове угадывался зубчатый венец из какого-то вороненого металла. Лицо же превратилось в маску, строгую и непримиримую. Но и гордость в нем была, надменность. И таким же надменным голосом Бессмертный напомнил о том, как сильны раньше были духи и нелюди на Руси, как смертные зависели от них, как вынуждены были поклоняться. И чем больше опасались и верили в силу их чародейства, тем больше почета им было. А уж как самому хозяину Кромки некогда поклонялись! Что могущественнее и страшнее того, кто может утянуть из этого мира? Вот и несли ему дары, вот и боялись его, служили раболепно, лишь бы оттянуть миг ухода. Это позже люди придумали себе иных покровителей. В глухих селениях стали почитать прародителя Рода, с приходом воинственных варягов дружинники начали возвеличивать грозного Перуна, в разраставшихся градах ставили капища богу богатств Велесу. Кощея же продолжали опасаться, как и схожих с ним Морену и Чернобога. От последних Кощей только силу получал, но был недоволен, что его самого как бы отодвинули на потом. На миг ухода, миг смерти. И все же силу свою он не терял. Однако сила эта может разрастись, вернуться и стать главной в славянском мире, если вновь станут его почитать и ставить ему алтари, класть на них жертвы и подношения.

Кощей надеялся, что в этом ему Добрыня поможет. Темный властелин златом своим и чарами поднимет его над всеми людьми славянских племен, а тот изгонит и уничтожит христиан, приказав почитать как главное божество Бессмертного Кощея. Тогда вновь нелюди расплодятся возле смертных, вновь силу приобретут духи и чародейство исконное. А за это Добрыня получит живительные источники чародейской воды, станет неуязвим, будет править вечно, и никто ему помешать не сможет. Ибо Русь с ее племенами вновь станет непроходимой и недосягаемой для чужаков, а если кто и прибудет сюда, то вряд ли уже выберется. А если кто и сможет уйти отсюда, то понесет такую весть об этих краях, что отобьет у кого хочешь охоту думать о Руси.

– Погоди! – поднял руку Добрыня. – Твоя цель мне ясна. Но ведь тогда эта земля одичает, не будет развиваться, расти, станет неинтересна всему остальному миру. Что же ты мне, в глуши править предлагаешь? В краях наподобие тех, какие ты тут, у своих гор, устроил, где люди даже не знают булата каленого, не ведают обо всем остальном мире. Мелко тогда будет мое правление. Я и нынче бóльшим владею.

– Кто же тебя заставляет сидеть в глуши? – отозвался Бессмертный. – Имея такую силу, такое мощное волшебство, ты сможешь повести и войска, и духов, и существ Кромки куда только пожелаешь. Ты станешь великим завоевателем, ты будешь уничтожать иную веру, везде восславишь меня. Ну а я приобрету новые силы и буду помогать тебе одерживать такие победы, какие еще никому и не грезились. И все, что для этого надо, – отказаться от Бога, который первым законом поставил заповедь «не убий».

Стать покорителем новых земель? Простирать свою силу везде, куда только заблагорассудится? У Добрыни в первый миг даже голова закружилась от сладости подобного будущего. Но за это Кощей требует поклонения себе. Чтобы везде признавали только его силу, чтобы жертвы умирали на алтарях во славу хозяина Кромки. Однако Добрыня помнил, что говорилось в сказах о почитании Бессмертного: жертву убивать надо медленно, чтобы мучилась, чтобы Кощей наслаждался ее страданиями, а там, глядишь, кого и выхватит себе на потеху. На вечную жизнь в своих подземных владениях смерти.

Добрыня вдруг вспомнил замершую в ледяном кристалле Забаву. Вспомнил других пленников. Сколько таких жертв потребует себе Бессмертный, чтобы развлекаться в этом темном мире? Да и людям ведь неплохо жилось без такого страшного божества, как Кощей. Вон какую державу создали, строили грады, торговали, сражались, браки заключали. И лишить их всего этого только для того, чтобы самому возвыситься? Однако и возвыситься хотелось. Добрыня понимал, что страх подчиняет людей посильнее любых законов и правды, к тому же подвластные быстро привыкают ко всему, смиряются, как-то существуют. И даже считают, что иначе и быть не может, что таков их удел.

Кощей наблюдал за витязем, задумавшимся над его предложением, и лик чародея постоянно менялся, то властным и бледным становился, то словно седой бородой мудрого старца прорастал. Но сколько бы обличий он ни принимал, на каждом из них появлялась довольная ухмылка.

– Не размышляй долго, Добрыня. Ты умен и должен понять, что наши желания превыше всего. Ты вон деву захотел – и я тебе позволил ее забрать. Тебе только и надо было, что отказаться от своей веры в какое-то далекое божество и снять оберег в виде креста. Почему ты это сделал?

– От отчаяния, – признался Добрыня. – Когда человек в отчаянии, ему нужно на кого-то опереться, почерпнуть надежду. Да, люди так устроены, что ищут себе высшую силу для поддержки. Если нет веры в Бога, они готовы поверить в силу неба, деревьев и трав, в духов и чары. Человек может сколько угодно надеяться на себя, но в трудный момент ищет помощи в каком-то чуде. Вот и я, будучи в отчаянии, согласился принять тебя и твои правила.

Ухмылка Кощея стала еще шире. Кожа словно слезла с лица, теперь под темным покрывалом проступал едва ли не скалящийся череп. А что его радовало – признание витязя или очередной перстень, выхваченный из груды украшений, – неясно. Но камень в перстне сейчас привлек его куда больше гостя. Бессмертный рассматривал его, подносил к глазам, отводил руку, любуясь переливчатым блеском. Для Добрыни же эта минута стала передышкой, чтобы еще раз все обдумать. А думал он о заповеди «не убий». В своей жизни он не раз нарушал ее, немало сражался и уничтожал врагов. И как-то жил с этим. Но и каялся. Ибо всегда знал, что кровавый путь не радует, а утомляет, угнетает душу. Поэтому Добрыня понимал – убийство не благо. Благо, когда создаешь, когда даешь жизнь, когда радуешься плодам своей работы. И христианская вера в этом ему только помогала.

Добрыня не считал себя истовым поборником Христа. Он редко молился, он свыкся с верой как с чем-то обязательным, нечасто вспоминал о Боге, однако не сомневался в Нем и любил Его. Эта любовь была сродни привязанности к родным, привычная, спокойная, но крепкая и вечная. Она не такая, как влюбленность в Господа новообращенных, для которых новая вера как первая страсть, как самое яркое чувство. Добрыня же любил Бога всегда и знал – это мое, то, к чему я принадлежу. Это греет душу и утешает. И он уже не сможет стать другим. Он увидел Кощея, оценил его силу, но хочет ли он ему поклоняться и воспевать? Бог, который сказал «не убий», ему был ближе. Да, недавно Добрыня снял крест. Однако не отринул свою веру.

– Нет, – вдруг выпрямился он. – Я уже стал христианином, хорошим ли, плохим ли, но отринуть веру в Христа я не могу. Это мой мир, моя жизнь. Пусть где-то я и оступился, но знаю, что покаюсь и буду прощен, если мое покаяние будет искренним. Ибо мой Спаситель силен и великодушен, он мне нравится таким. А вот ты, чудище темное, мне не по нраву. Родня там мы или нет.