Последний поезд на Лондон - Мег Уэйт Клейтон

– Люди либо повторяют то же, что и все кругом, либо молчат, боясь прослыть дураками, – сказал он.

– Но ты не такой, – возразила Зофи.

В памяти всплыла строчка Цвейга, прочитанная им прошлой ночью: «Тысяча лет не излечит потерь одного часа». Зная, что утром ему предстоит встреча с Зофией Хеленой, он не мог спать и зачитался за полночь. И потом лежал, пытаясь придумать, как рассказать ей о своей любви. А она взяла и просто поцеловала его, не дав ему произнести ни слова.

Он все еще мешкал, не желая разрушать очарование этого момента, когда он купался в ее любви, но потребность быть честным с ней до конца победила.

– Нет, Зоф, я такой же, как все, – произнес он тихо. – Я салютовал немецким войскам в тот день, когда они вошли в Вену.

Он ожидал увидеть в ее глазах удивление, разочарование, страх. Как он мог приветствовать тех, кто пришел, чтобы убить его отца? Конечно, тогда он еще не знал, что они идут именно за этим, но понимал, что их нельзя приветствовать как победителей, что никто, ни один австриец не должен салютовать вторгшимся в их страну войскам. Однако Зофи просто взяла и крепко сжала его руку.

Штефан притронулся пальцем к подвеске, ощутив заодно и кожу Зофи.

– Он был математиком, твой отец? – спросил он.

– Он любил математику, но был писателем, как ты. Он всегда говорил, что математик из него вышел бы несравненно лучший, просто писатели сейчас нужнее, из-за Гитлера.

Вместе они подошли к красной телефонной будке. Пока они ждали, когда она освободится – мужчина внутри уже заканчивал разговор, – ожили вокзальные громкоговорители. Раздался голос премьер-министра Невилла Чемберлена:

– Сегодня утром британский посол в Берлине предъявил германскому правительству ультиматум, в котором было сказано, что если до одиннадцати часов утра мы не услышим о начале отвода германских войск с территории Польши, то будем считать наши страны вступившими в состояние войны.

На вокзале вдруг стало очень тихо. Мужчина вышел из телефонной будки и слушал вместе со всеми. Штефан поискал взглядом часы. В желудке у него точно лежал камень. Одиннадцать часов, время прибытия поезда, давно прошло.

– Вынужден сообщить, – продолжал Чемберлен, – что, поскольку никаких подобных действий со стороны германского руководства предпринято не было, наша страна вступила с Германией в состояние войны.

Штефан, не выпуская руки Зофи, шагнул в будку и набрал оператора. На том конце никто не ответил, а Чемберлен продолжал говорить:

– …Да благословит вас Бог! Да защитит Он правого! Нам предстоит борьба со злом – с грубой силой, фанатизмом, несправедливостью, подавлением и преследованием инакомыслия, – но я уверен, что правда и добро победят в этой битве.

Наступила тишина, люди на вокзале точно вдруг разом потеряли голос и переговаривались негромко, будто шепотом. Тут же сигнал в трубке прервался, и девушка, явно подавляя всхлип, сказала:

– Оператор. Чем могу помочь?

– Движение помощи детям Германии, пожалуйста, – еле выдавил Штефан. – Кажется, где-то в Блумсбери.

Втянув в будку Зофи, он закрыл за ней дверь и обнял девушку свободной рукой. Потом наклонил трубку так, чтобы им обоим было слышно.

– Алло, здравствуйте. Мне нужна информация о поезде, который вез детей из Праги в Лондон, – сказал он.

Труус и Миес Бойссевайн ван Леннен сидели на балконе парижской квартиры последней, между ними лежала карта. Рядом работало радио, но женщины не обращали внимания на его бормотание. Они напряженно обсуждали, к чему приведет мир германская агрессия.

– Но ведь немцы, с их средствами беспроводной коммуникации и транспортом, могут координировать свои действия, – говорила Миес. – Они видят слабое место, сообщают об этом друг другу и…

Тут обе женщины замолчали. Они вдруг услышали то, о чем сообщали по радио:

– …Ввиду возмутительного нападения Германии на Нидерланды, предпринятого без объявления о намерениях, голландское правительство считает себя вправе объявить о начале состояния войны между Королевством Нидерландов и Германией.

Труус поставила на стол чашку и встала.

– Труус, дорога домой может оказаться небезопасной, – сказала Миес. – Йооп выберется. Он наверняка…

– Но, Миес, – перебила ее Труус, – в Нидерландах ведь еще дети.

Автобус с детьми замер у «Бодегравена». Труус обернулась и увидела, как второй автобус, с Йоопом, заруливает на причал следом за первым. Не теряя времени, она подхватила малышку Элизабет с коленей ее старшей сестры и сказала:

– Быстро, дети! Быстро!

Дети посыпались из автобусов, подгоняемые волонтерами, – семьдесят четыре ребенка, которых предстояло отправить в Британию без бумаг и без документов. «Но об этом, – подумала Труус, – пусть болит голова у британцев».

– Смотри, Элизабет, – обратилась она к девочке, – видишь кораблик?

– Он очень грязный, – ответила Элизабет.

Труус сняла с нее очки, протерла их, как могла, и снова надела на ее хорошенький носик:

– Так лучше?

– Да! – Девочка засмеялась. – Только он все равно грязный!

– Ну, грязный так грязный, – согласилась с ней Труус, думая, что в их перевернутом с ног на голову мире только дети сохранили способность говорить правду. – Обычно он перевозит уголь, но сегодня вы поедете на нем в Англию и отвезете от меня привет принцессе Елизавете.

– Ее зовут, как меня? – спросила девочка.

– Да, и у нее тоже есть сестренка Маргарет, только твоя Маргарет старшая, а ее – младшая.

– Принцесса придет встречать наш корабль, тетя Труус? – спросила Маргарет.

Труус погладила ее по волосам. Девочка подняла голову и заглянула ей в лицо: ее очки, такие же запачканные, как совсем недавно были у младшей, напомнили Труус Зофию Хелену Пергер. Та девочка все правильно поняла: мир стал бинарным. Вся жизнь свелась к элементарным оппозициям. Правда и ложь. Добро и зло. Победа или поражение. Война шла повсюду, и невозможно было выбрать нейтралитет.

– А вдруг нас никто не возьмет? – спросила Элизабет. – Можно мы тогда останемся с тобой, тетя Труус?

– О Элизабет! – Труус поцеловала девочку, потом еще и еще, вспоминая, как в самый первый раз в Харидже Хелен Бентвич спрашивала ее, не хочет ли она забрать в Амстердам малышку без документов, но для Труус речь никогда не шла о сохранении одного конкретного ребенка.

– Даже если ее высочество не придет встречать ваш корабль, – сказала она сестренкам, – обязательно найдутся те, кто подыщет вам хорошую семью и любящую маму, которая будет заботиться о вас.

И она поспешно перецеловала всех детей на прощание, назвав каждого из семидесяти четырех по имени, прежде чем посадить их на корабль.