Море изобилия. Тетралогия - Юкио Мисима

приема гостей и ненадолго прилег. Во сне явился Киёаки и радостно заговорил о встрече, но Хонда, проснувшись, не почувствовал, что сон его взволновал. Собственные мысли, терзавшие его прошлой ночью, по-прежнему теснились в усталой голове.

В шесть часов появились отец и сын Иинума. Они были с дорожными чемоданами, чтобы потом сразу отправиться на вокзал.

За столом, как-то стесняясь сразу вернуться к разговору о прошлом, Хонда и Иинума принялись обсуждать текущие события. Иинума, учитывая профессию Хонды, не выказывал откровенного недовольства нынешними порядками. Исао сидел в официальной позе и, положив на колени кулаки, слушал разговоры отца.

Его глаза, вчера сверкавшие под маской, и сегодня горели ярким и чистым светом, совсем не подходящим к этой обыденной обстановке. Казалось, что они блестят так всегда. Чувствовалось что-то необычное в том, как эти глаза были расположены на лице, как распахивались миру. Хонда во время беседы с Иинумой постоянно чувствовал их взгляд. Ему хотелось сказать юноше, что в беседе нет ничего, заслуживающего столь пристального внимания. Этот взгляд был так далек от перипетий повседневной жизни, чистый блеск глаз юноши вызывал просто-таки угрызения совести.

Люди могут с жаром предаваться общим воспоминаниям примерно час. Но это не диалог. Человек, одинокий в воспоминаниях о прошлом, обнаружив собеседника, с которым можно поделиться этими воспоминаниями, начинает монолог, напоминающий долгий сон. Этот монолог может длиться столько, сколько пожелает говорящий, а через некоторое время обнаруживается, что им, нынешним собеседникам, не о чем говорить. Они словно находятся на разных берегах реки, мост через которую давно смыло.

Чтобы прервать молчание, снова заговорили о прошлом. Хонде неожиданно захотелось спросить, зачем Иинума когда-то опубликовал в газете правой организации статью «Короткая память маркиза Мацугаэ».

— А, вы об этом. Я долго колебался, стоит ли посылать стрелу в маркиза, который столько для меня сделал, писал, можно сказать, с риском для собственной жизни, но твердо решил сделать это, ради страны.

Легкий, без запинки ответ, конечно, не мог удовлетворить Хонду. Поэтому Хонда высказал предположение, что Иинума сделал это ради Киёаки: тот с нежностью вспоминал Иинуму.

При этих словах на лице слегка опьяневшего Иинумы явно отразилась растроганность, приведшая в растерянность тех, кто это увидел.

— Правда? Молодой господин так сказал? Я ведь надеялся, что он меня поймет. Написать эту статью меня побудило, как бы это сказать, желание сообщить всему свету, даже принеся в жертву маркиза, что молодой господин ни в чем не виноват. Я боялся, что если ничего не предпринять, слухи просочатся в свет, и тогда молодому господину будут грозить серьезные неприятности. Если же упредить слухи, раскрыв вероломство маркиза, то этих неприятностей можно будет избежать, а еще я думал, что даже маркиз из отцовских чувств готов ради сына подвергнуть позору свою репутацию. Пусть он был в гневе, я так счастлив, что молодой господин меня понял.

…Господин Хонда, я хочу вам сказать… Конечно, сейчас я выпил… Тогда, узнав о том, что молодой господин умер, я проплакал, считай, трое суток. В ночь бодрствования я пришел в усадьбу, но меня не пустили, наверное, было такое указание, на церемонии прощания тоже за мной все время ходил полицейский, я даже не смог зажечь свечу в память о покойном.

Что ни говори, это самый прискорбный факт в моей жизни, я и сейчас иногда плачусь жене. Как жаль, что молодой господин умер в двадцать лет, так и не осуществив своих желаний… — Иинума достал из кармана платок и вытер слезы, наполнившие глаза.

Жена Хонды, угощавшая гостей, замерла, Исао, которому, видно, не приходилось видеть отца таким расстроенным, положил палочки и опустил голову. Хонда, прикидывая расстояние, пристально посмотрел на Иинуму через ярко освещенный стол, где посуда уже стояла в беспорядке. В истинности чувств Иинумы сомневаться не приходилось. Если эта скорбь необратима, то он, должно быть, не знает о возрождении Киёаки. Знай он об этом, его печаль не была бы столь откровенной, а скорее неясной, неопределенной.

Размышляя обо всем этом, Хонда словно ненароком заглянул в свою душу. Стенания Иинумы сейчас не вызвали у него ни слезинки, и объяснить это можно было тем, что его закалили долгие годы умственного труда, и тем, что у него появилась надежда на возрождение Киёаки. Стоит лишь забрезжить возможности возрождения человека, как самая глубокая в мире печаль сразу теряет свою остроту, отлетает, как сухой лист. Это связано с отвращением, которое вызывает вид человека, теряющего в горе все свое достоинство. По зрелым размышлениям такое страшнее смерти.

Иинума, утерев слезы, неожиданно повернулся к Исао и велел ему немедленно пойти отправить телеграмму, о чем он совсем забыл. В телеграмме нужно было сообщить, когда они прибудут, чтобы их завтра на вокзале в Токио встретили ученики из его школы. Риэ предложила послать служанку, но Хонда понял желание Иинумы на некоторое время удалить сына, поэтому быстро набросал план ближайшего, работающего допоздна почтового отделения и вручил листок Исао.

Исао вышел, жена тоже поднялась и удалилась в кухню. Хонда решил, вот он, подходящий момент, чтобы все выяснить, и пока он, нервничая, колебался, как естественнее задать вопрос, заговорил Иинума:

— Я потерпел полный крах в деле воспитания молодого господина и собственному сыну намеревался по возможности дать образование, соответствующее моим идеалам, но опять это не то, о чем я мечтал. Вот смотрю я на взрослого сына и с тоской, удивляющей меня самого, вспоминаю достоинства молодого господина. Я так обжегся на его воспитании.

— Но ведь у вас действительно прекрасный сын. По успехам Киёаки Мацугаэ с ним не сравнится.

— Вы слишком добры!

— Во-первых, Исао закален телом. Мацугаэ был в этом смысле слабым, — произнося это, Хонда строил в голове план того, как естественным образом подвести собеседника к главному в разрешении загадки возрождения. — И умер он в молодом возрасте от воспаления легких потому, что был красив внешне, а внутреннего стержня у него не было. Вот вы были при нем с детства и, наверное, доподлинно знали, как он сложен физически.

— Ну, что вы! — Иинума замахал руками. — Я и спины ему ни разу не потер.

— Отчего же?

В этот момент на грубом лице главы школы появилось смущение, к темным щекам прилила кровь.

— Тело молодого господина… Оно просто ослепляло, я так ни разу и не посмотрел на него прямо.

Вернулся отправивший телеграмму Исао, и гости почти сразу стали прощаться. Хонда спохватился, что он практически не говорил с юношей, и, не привыкший общаться с молодежью, довольно неуклюже задал типичный для человека его