Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

Я познакомился с Андреем значительно раньше, в Москве, когда он бывал у меня дома, пока как корреспондент АПН, писал статью обо мне как о молодом театральном художнике. Все вопросы были столь наивны, что я понял его полную неосведомленность в проблемах театра и стал расспрашивать, почему он избрал такую тему. На что он с завидной откровенностью сказал:

– Театр меня мало интересует. Просто друзья хотели помочь мне с заработком, устроили в АПН и посоветовали писать о театре.

Его финансовые трудности объяснялись тем, что он недавно вернулся из принудительной высылки в Сибирь, “на трудовой фронт” – в деревню, где провел два года. Когда мы разговорились, выяснилось, что его взгляды совпадают с моими, но уже тогда я заметил его повышенный эгоцентризм и подчеркнутое самолюбование, несмотря на детскую ранимость и всю безвыходность положения. Чтобы помочь ему, я сам написал статью о работе в театре и отдал ему, чтобы он добавил свои оценки моего творчества.

Позже Амальрик снова был арестован и в тюрьме объявил голодовку, привлекшую внимание всего мира. Тюрьму заменили ссылкой в Магадан, куда к нему приехала любящая жена Гюзель. Впоследствии он эмигрировал, успешно выступал в западной печати. Меня интересовали подробности его встречи с Набоковым. Оказалось, что его попытка повторила тот же сюжет, что и с Некрасовым: Набокова диссидентство не волновало.

На нашем горизонте возникла фигура француза Рене Герра, в совершенстве говорящего по-русски. Он выучил язык в детстве. А потом заинтересовался Россией, стал одним из крупнейших знатоков русской культуры. Собрал гигантскую коллекцию книг и автографов русских писателей, эмигрировавших во Францию: Бунина, Набокова, Адамовича, Зайцева, Ремизова, Цветаевой, Поплавского. А также коллекцию картин русских художников, работавших во Франции: Добужинского, Бенуа, Серебряковой, Анненкова, Шаршуна, Полякова, Ланского…

Рене проявил инициативу во встрече с нами, и мы сразу оценили значение этой новой дружеской связи. Рене был в курсе литературной жизни России, и ему не нужно было объяснять, кто такая Белла Ахмадулина. Он предложил быть нашим гидом и с удовольствием показывал свои любимые места в Париже. У него был “Ситроен”, находившийся в очень плохом состоянии, но ездить на нем все-таки было можно. Мы называли его “жучок”, но с благодарностью к доброжелательному хозяину садились в кабину, и начинались наши увлекательные поездки по городу и окрестностям: Версаль, Во-ле-Виконт, замок Шантильи, русское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Рене был близко знаком с русскими эмигрантами разных поколений и старался представить нас тем из них, кто еще был жив. Сам он несколько лет был литературным секретарем Бориса Зайцева и написал диссертацию о его творчестве.

Он познакомил нас с историком культуры Владимиром Вейдле, с которым мы беседовали о великих русских поэтах Серебряного века. Вейдле был, несомненно, тронут нашим визитом и тоже с интересом вглядывался в лица неведомого ему поколения русских.

Рене организовал нашу встречу с Ириной Одоевцевой. Правда, эта встреча, несмотря на то, что Ирина подарила Белле несколько своих книг с теплыми надписями, закончилась неудачно – Одоевцева, грассируя, спросила Беллу:

– А пгавда, что в Госсии говогят: “Магина, Игина и Анна”?

Тут Белла не выдержала, и мне пришлось спасать “Игину” Одоевцеву от ее гнева.

Мы объездили с Рене все цветаевские места, начиная с Медона, все дома, где жила Цветаева.

Были мы представлены и Пьеру Кардену, который любезно предложил Белле провести ее вечер в знаменитом театре Espace Pierre Cardin в центре Парижа, на Елисейских Полях. Это выступление было назначено на конец марта. Был напечатан специальный плакатик с фотографией Беллы. Его можно было увидеть и на афишных досках, и на круглых рекламных тумбах, и на стенах метро. Было очень приятно видеть портреты Беллы по всему Парижу.

Живя в Париже, мы встречались и с людьми, с которыми успели подружиться еще в Москве. Прежде всего, следует назвать Степана Татищева. Он происходил из старинного дворянского рода. Семья эмигрировала во время революции. Во Франции дядя Степана прославился как кинорежиссер под именем Жака Тати. Я видел его фильм, который назывался “Мой дядя”. Фильм замечательный, очень человечный, очень остроумный. Сам Степан работал одно время в Москве во французском посольстве в качестве атташе по культуре и в то же время дружил с Юлием Даниэлем, что было, конечно, подозрительным для КГБ (было известно и о причастности Татищева к передаче на Запад рукописей Солженицына), и Степан постоянно находился под присмотром органов.

Я многократно бывал у Юлика на даче рядом с усадьбой Архангельское. Белла тоже подружилась с Даниэлем, тем более что в свое время подписала письмо в его защиту. В доме Даниэля и его жены Ирины Уваровой мы и познакомились с Татищевым.

В Париже эта дружба очень нам пригодилась. Когда Степан узнал, что мы приехали, он нас нашел, и мы уже не расставались, пока были во Франции. Как и Рене Герра, он показывал нам Париж, но, как правило, ночной. В нашей компании оказалась и Наталья Столярова. Мы встречались в кафе La Closerie des Lilas и старались сесть за столик, на котором была прибита медная дощечка, гласившая, что здесь сидел V. O. Lenin. Почему “О” – оставалось для нас загадкой. После этого мы ехали в какой-нибудь популярный клуб, где можно было наблюдать ночную жизнь города. Часто к нам примыкал еще кто-нибудь из наших парижских знакомых. А уже совсем поздно, как я уже рассказывал, мы заходили в Au pied de cochon, открытый всю ночь.

Предварительно созвонившись, мы с Беллой побывали у Марии Розановой и Андрея Синявского.

Оказалось, Андрей Донатович совсем не учит французский, это могло, как он считал, повредить его русскому. Он производил большое впечатление своим обликом философа и мыслителя, погруженностью в литературные проблемы, отсутствием суетности.

В разговоре чувствовалось, что и Мария Васильевна? и Андрей Донатович, конечно, превосходно знают эмигрантскую литературную среду. Но всех писателей они делили на близких им по взглядам и прочих. Порвав отношения с “Континентом”, они, видимо, размышляли о создании собственного журнала, который и начал выходить в 1978 году. Название позаимствовали у самиздатовского журнала А. Гинзбурга, выходившего в Москве в 1959–1960 годах. “Синтаксис” стал прямым оппонентом “Континента”.

Этот резкий антагонизм из-за незначительных, на наш взгляд, расхождений казался противоестественным. При общении за столом у Синявских надо было следить за собой, чтобы, не дай бог, не упомянуть кого-то из другого лагеря. Мария Васильевна в начале застолья положила на стол диктофон, что представлялось нам излишним…

“Континент”, основанный Владимиром Максимовым, не только привлекал наше внимание, но и вызывал подлинное восхищение и своей позицией, и качеством публикуемых материалов. Он создал и бессменно возглавлял этот журнал семнадцать лет. Бродский, Аксенов, Алешковский, Владимов, Войнович, Горенштейн, Ерофеев, Некрасов, Галич, Чичибабин, Липкин, Лиснянская и многие другие наши близкие друзья печатались именно там. Не говоря уже об Александре Солженицыне и Андрее Сахарове.