Одно слово стоит тысячи - Чжэньюнь Лю

Сказав это, она развернулась и убежала. Хоу Баошань пустился вдогонку:

— Не пори горячку, мы все можем спокойно обсудить.

Но Цао Цинъэ, посмотрев в его сторону, злобно бросила:

— Тут нечего обсуждать, терпеть не могу трусов.

С этими словами она развернулась и отправилась обратно в деревню Вэньцзячжуан. Через полгода Цао Цинъэ выдали замуж за Ню Шудао из деревни Нюцзячжуан уезда Циньюань. Еще через полгода она узнала, что Хоу Баошань тоже женился. После своего замужества Цао Цинъэ, не в силах найти общего языка с Ню Шудао, часто корила себя за то, что рассталась с Хоу Баошанем из-за «побега». Ведь если бы она его послушалась, они бы смогли пожениться, никуда не убегая. Короче говоря, из-за того, что Хоу Баошань никогда ни с кем не спорил, как такового скандала у них и не случилось. В конце концов Хоу Баошань остался при своем тракторе, ну а Цао Цинъэ теперь уже не боялась темноты. И хотя с Ню Шудао она тоже осмелела, однако эта смелость была другого рода. Поссорившись той ночью с Ню Шудао, Цао Цинъэ вдруг вспомнила о Хоу Баошане, поэтому собрала узел с вещами и отправилась в деревню Чжаоцзячжуан уезда Сянъюань к Чжао Хунмэй, чтобы разузнать у нее, как он поживает. На дорогу от уезда Циньюань до уезда Сянъюань ей потребовалось полтора дня. Чтобы найти Чжао Хунмэй, Цао Цинъэ уже не пошла в деревню Чжаоцзячжуан, потому как Чжао Хунмэй тоже вышла замуж и переехала в деревню Лицзячжуан. Ее муж, Лао Ли, был плотником. Когда Цао Цинъэ прибыла в деревню Лицзячжуан и нашла там Чжао Хунмэй, та удивилась:

— Что стряслось?

— Хочу кое о чем с тобой поболтать.

На ночь Чжао Хунмэй выпроводила плотника Лао Ли в коровник, а сама улеглась вместе с Цао Цинъэ. Обнявшись под одеялом, подруги словно вернулись в былые времена, когда Чжао Хунмэй оставалась на ночевку в деревне Вэньцзячжуан в доме у Цао Цинъэ. Только теперь из-за беременности Цао Цинъэ они уже не могли прижаться друг к другу так же тесно, как раньше.

— Что ты хотела узнать? — спросила Чжао Хунмэй.

Вместо расспросов Цао Цинъэ прямым текстом заявила:

— Я хочу найти Хоу Баошаня и попросить его развестись.

— Ты даже не спросила, как у человека дела, что у него за жена, а сразу требуешь, чтобы он развелся.

— Если он разведется, я тоже разведусь, мне нужно лишь его слово.

— Но с чего вдруг?

— Когда я ездила с ним на тракторе, он меня щупал.

Чжао Хунмэй так и прыснула со смеху:

— Ну и что?

— Щупать можно по-разному.

На какое-то время женщины замолчали. Прошло немало времени, прежде чем Цао Цинъэ продолжила:

— Тут дело даже не в разводе.

— А в чем?

— Если только Хоу Баошань разведется, я избавлюсь от ребенка.

Женщины снова замолчали. Прошло немало времени, прежде чем Цао Цинъэ снова заговорила:

— Дело даже не в ребенке.

— А в чем?

— Я только и думаю, что об убийстве, уже и нож приготовила. Чжао Хунмэй, ты позволишь мне сделать это?

Чжао Хунмэй лишь крепче обняла подругу, а Цао Цинъэ продолжала:

— А когда я его убью, то устрою пожар. С детства мечтала о пожаре. Чжао Хунмэй, ты позволишь мне сделать это?

Чжао Хунмэй обняла подругу еще крепче, и тогда Цао Цинъэ уткнулась ей в грудь и разрыдалась.

На следующее утро Цао Цинъэ, подобрав пузо, направилась в поселковую машинно-тракторную станцию к Хоу Баошаню. Станция была все та же, во дворе и в самом помещении ничего не поменялось. Но Хоу Баошаня на месте не оказалось, его трактора марки «Алеет восток» там тоже не было. Во дворе станции под софорой стояли работавшие здесь Лао Ли и Лао Чжао. За прошедшие два года Лао Ли и Лао Чжао сильно постарели. Лао Ли сказал Цао Цинъэ, что Хоу Баошань уехал пахать на своем тракторе в деревню Вэйцзячжуан. Тогда Цао Цинъэ покинула поселок и направилась в деревню Вэйцзячжуан. Но жители деревни Вэйцзячжуан сказали ей, что у них Хоу Баошань уже все вспахал и отправился в деревню Уцзячжуан. Тогда Цао Цинъэ из деревни Вэйцзячжуан направилась в деревню Уцзячжуан. Но жители деревни Уцзячжуан сказали ей, что Хоу Баошань к ним хоть и заезжал, но не стал останавливаться, а прямиком поехал в деревню Цицзячжуан. Тогда Цао Цинъэ из деревни Уцзячжуан направилась в деревню Цицзячжуан, в которой наконец-то услышала тарахтение трактора «Алеет восток». Она пошла на этот звук, который вывел ее к холму на западной окраине деревни, где она наконец увидела трактор. Следом Цао Цинъэ увидела и Хоу Баошаня, который доезжал от одной кромки поля до другой и потом возвращался обратно. Он сидел в тракторе не один, с ним была женщина с полугодовалым ребенком на руках. Пока Хоу Баошань работал, она грызла сахарный тростник: откусит — выплюнет, откусит — выплюнет. Когда в очередной раз трактор доехал до кромки поля, Хоу Баошань выпрыгнул из машины, чтобы попить. Цао Цинъэ заметила, что он располнел и закоптился. А та женщина, не выходя из трактора, крикнула ему: «Эй, папанька, возьми малыша-то, пусть пописает!»

Цао Цинъэ заметила, что за прошедшие несколько лет трактор «Алеет восток» сильно поизносился, а Хоу Баошань, садясь за руль, уже не надевал белых перчаток. И тут Цао Цинъэ неожиданно поняла, что перед ней уже не тот Хоу Баошань, которого она искала. Того Хоу Баошаня, которого искала она, в этом мире уже не было. Цао Цинъэ не стала подходить к Хоу Баошаню, а просто развернулась и покинула деревню Цицзячжуан. Она не стала возвращаться в деревню Лицзячжуан к Чжао Хунмэй, а направилась прямиком в уездный центр. Там она десять дней прожила в гостинице, после чего перекинула через плечо узел с вещами и направилась обратно в деревню Нюцзячжуан уезда Циньюань. Ню Шудао и все остальные члены семьи думали, что Цао Цинъэ ездила в Яньцзинь в провинцию Хэнань, поэтому Ню Шудао встретил ее со словами: «Что же ты, уехала в Яньцзинь и ничего не сказала!»

Цао Цинъэ ничего ему на это не ответила. Пятого числа пятого лунного месяца на Праздник начала лета она отправилась к родителям в деревню Вэньцзячжуан уезда Сянъюань. Ее отец Лао Цао тоже думал, что она ездила в Яньцзинь. Когда, отобедав, они остались одни, Лао Цао решил расспросить дочь про Яньцзинь, но Цао Цинъэ ответила:

— Я не была в Яньцзине.

— А где ты была? — спросил отец.

Цао Цинъэ воздержалась от ответа, и отец от нее отстал. Тем не менее Лао Цао остался при своем мнении, что дочь ездила в Яньцзинь.

По-настоящему Цао Цинъэ поехала в Яньцзинь только через восемнадцать лет. Осенью того года в деревне Вэньцзячжуан уезда Сянъюань умер ее отец Лао Цао. В тот год старшему брату Ню Айго, Ню Айцзяну, было семнадцать лет, его старшей сестре, Ню Айсян — пятнадцать, самому Ню Айго — семь, а его младшему брату, Ню Айхэ — два года. Цао Цинъэ прожила в деревне Нюцзячжуан двадцать лет, она уже давно переспорила своего мужа Ню Шудао, и ныне они больше не ссорились. Единственное, теперь Ню Шудао напоминал покойного Лао Цао из деревни Вэньцзячжуан уезда Сянъюань, а сама Цао Цинъэ — жену Лао Цао. Только сейчас до Цао Цинъэ дошло, что переспорить другого — гиблое дело, если даже и переспоришь, то выйдет себе дороже. В детских воспоминаниях Ню Айго его отец Ню Шудао говорить не любил, а вот мать Цао Цинъэ выступала по любому поводу. Всеми домашними делами, и большими, и малыми, в доме заправляла она, а отец обычно сидел в сторонке, курил и помалкивал. Едва мать сердилась, она тут же начинала бить детей, даже, правильнее сказать, не бить, а хватать их ногтями; она хватала их за лицо, за руки, за ноги — в общем, за все, что попадалось ей под руку. Выплескивая свою злобу, она приговаривала: «Терпи, не реви!» В тот год, когда Цао Цинъэ отправилась в Яньцзинь, ей исполнилось тридцать восемь лет. Причина, побудившая ее отправиться в Яньцзинь, была связана не с Яньцзинем, а со смертью ее отца Лао Цао из деревни Вэньцзячжуан уезда Сянъюань. Лао Цао прожил на свете семьдесят пять лет. При этом Лао Цао после семидесяти лет был совсем не похож на Лао Цао до семидесяти лет. Всю жизнь Лао Цао работал извозчиком. До семидесяти лет Лао Цао говорить не любил, как и не любил решать какие-то проблемы. Собственно, последнее объяснялось тем, что от него ничего не зависело. Всеми домашними делами, и большими, и малыми, в доме заправляла его жена, ему оставалось лишь со всем соглашаться. Когда Цао Цинъэ была маленькой, отец часто носил ее на шее, и вплоть до самого замужества все свои переживания дочь доверяла не матери, а отцу. Однако в последние пять лет перед смертью Лао Цао словно подменили. Перемены в Лао Цао были связаны с переменами в его жене. Всю свою жизнь жена Лао Цао верховодила в семье, злилась по любому поводу и грызлась как с Лао Цао, так и с Цао Цинъэ. Но когда ей исполнилось семьдесят, она вдруг перестала и спорить, и верховодить, превратившись в стороннего наблюдателя. Теперь она соглашалась с любым мнением, проявляя полное безразличие ко всему. У жены Лао Цао, которая всю жизнь провела в скандалах, на старости лет вдруг истощился словарный запас, и теперь она всем дарила только улыбки. Высокая старушенция ходила с длинным посохом и при разговоре учтиво наклонялась к собеседнику, что только подчеркивало ее дружелюбие. Когда Ню Айцзян, Ню Айсян, Ню Айго и Ню Айхэ вместе с родителями ездили навещать бабушку с дедушкой в деревню Вэньцзячжуан уезда Сянъюань, все они отмечали радушие бабушки. А вот Лао Цао после семидесяти лет, наоборот, превратился в свою жену в ее молодые годы, став ворчливым, мелочным и гневливым. Во всем ему хотелось верховодить, хотя это было ему не под силу. Когда Цао Цинъэ приезжала со своим семейством навестить родных в деревню Вэньцзячжуан уезда Сянъюань, едва Ню Айцзян, Ню Айсян, Ню Айго и Ню Айхэ начинали шалить, Лао Цао зыркал на них и раздраженно цокал языком. В молодости Лао Цао был сама щедрость, а после семидесяти он стал прижимистым. Когда Цао Цинъэ была маленькой, доведись ему куда-то поехать, он всегда привозил для нее печеный хворост или чебуреки с мясом. А тут, если Ню Айцзян, Ню Айсян, Ню Айго или Ню Айхэ за общим столом подкладывали себе добавки, у него тотчас вытягивалась физиономия. Ню Айцзян, Ню Айсян, Ню Айго и Ню Айхэ вечно жаловались, что не наедаются досыта в доме у деда. У Ню Шудао была привычка курить во время еды. Как-то раз, когда после Нового года они приехали с родственным визитом и уселись за стол, Лао Цао вместо того, чтобы есть, сидел и, вытянув лицо, цокал языком. Цао Цинъэ приняла это на счет детей, которые подкладывали себе добавки, однако после обеда отец позвал Цао Цинъэ в свою комнату и пожаловался: «Он за обед выкурил семь моих сигарет». Оказывается, он был недоволен Ню Шудао. На обратном пути Цао Цинъэ стала пилить за это мужа, а закончив пилить, расплакалась. Она плакала не потому, что Ню Шудао курил и не знал меры, а потому, что у ее отца изменился характер. Когда Лао Цао умер, Цао Цинъэ не сильно по нему убивалась, да и не скучала. Те моменты, по которым стоило бы скучать, он полностью смазал в последние пять лет своей жизни. Однако через три месяца после смерти отца Цао Цинъэ вдруг стала по нему скучать. Он часто снился ей по ночам. В ее снах он превращался в прежнего Лао Цао, которому еще не исполнилось семидесяти лет. Это был Лао Цао, которому было или шестьдесят, или пятьдесят, или сорок с лишним лет, или Лао Цао, который только-только купил Цао Цинъэ, то есть Гайсинь. Лао Цао усаживал ее к себе на плечи и, улыбаясь, шел по улице, покупая для нее что-нибудь вкусненькое. Либо он вставал на четвереньки и катал Цао Цинъэ на себе как на лошадке. Либо он преграждал путь ее свадебному паланкину и, хватая за руки, начинал плакать: «Девочка моя, если ты выйдешь замуж, кто же будет заботиться обо мне?» Или: «Девочка моя, этот Ню Шудао — странный тип, не выходи за него». Странно, что в своих снах Цао Цинъэ настаивала на этой свадьбе, а ее отец, наоборот, не соглашался. Или ей снилось, что вместо Ню Шудао она вышла замуж за Хоу Баошаня и из-за этого поссорилась с отцом. Видя непослушание дочери, отец бил себя по лицу и приговаривал: «Это моя вина, зря я послушался этого Лао Ханя». Цао Цинъэ, видя такую реакцию отца, хватала его за руки и голосила: «Папа, мы еще все можем спокойно обсудить!», после чего вся в слезах просыпалась. Как-то раз ей приснилось, что отец, приставив ладони к стене, стоит и не шевелится. Цао Цинъэ его спросила: «Папа, что с тобой? Ты заболел?» Отец по-прежнему стоял с каменным лицом и молчал. «Папа, посмотри, ты неправильно застегнулся, у тебя вся одежда перекосилась», — продолжала Цао Цинъэ. С этими словами она приблизилась к нему, расстегнула все пуговицы и застегнула по новой. Застегнув отцу все пуговицы, она вдруг увидела, что у него отсутствует голова. Безголовый отец продолжал стоять, опершись о стену. Цао Цинъэ испуганно завопила: «Папа, что с твоей головой?» Она проснулась в холодном поту и больше уже заснуть не могла. В последующие полмесяца отец часто снился ей без головы, но не всегда: иногда он был с головой, а иногда — нет. Потом вместо Лао Цао ей стал сниться У Моси — отец из ее детства, когда сама она звалась Цяолин. До восемнадцати лет Цао Цинъэ видела во сне У Моси достаточно часто, но чем чаще она его видела, тем сильнее стирался его облик. Когда же его облик стерся совсем, снов с его участием стало меньше. Но сейчас из-за Лао Цао ей снова стал сниться У Моси. Однако лицо У Моси оставалось размытым, или, как и у Лао Цао, у него вовсе отсутствовала голова. Из-за таких снов, в которых оба ее отца — один уже умерший, другой неизвестно, умерший или нет, — появлялись без головы, Цао Цинъэ вдруг приняла решение съездить в Яньцзинь в провинцию Хэнань и узнать, умер ли другой ее отец. Ей захотелось его найти, независимо от того, жив он или нет. Если он окажется живым, она хотела бы взглянуть на его голову и лицо, чтобы потом они заново появились в ее снах. В первый день она приняла это решение, а на второй отправилась в путь. С чего вдруг она сорвалась в Яньцзинь и зачем туда поехала, она никому объяснять не стала. Поскольку Цао Цинъэ привыкла заправлять всем сама, с Ню Шудао она эту тему даже не обсуждала. Сам Ню Шудао, узнав, что жена собирается в Яньцзинь, не осмелился задавать ей лишних вопросов, только спросил: