Летние истории - Миэко Каваками

кому оно обращено? Для кого, для чего на свет появилось существо, состоящее из одной боли? Неужели только для того, чтобы родители могли сказать ему «спасибо»? Для того, чтобы кто-то похвалил врачей за их мастерство? По какому праву это делается — может, вы знаете? Как люди решаются родить того, кто, может быть, проживет свою недолгую жизнь в муках и страданиях, может быть, не захочет оставаться в этом мире больше ни на секунду, может быть, каждый день будет думать только о том, как бы поскорее умереть? Они не знали? Они не хотели, чтобы так получилось? Они не думали, что могут проиграть в этой игре? Люди — глупые существа? Вы только вдумайтесь, для кого все это затевается? Что оказывается на кону?

Я молчала.

— Знаете, попадалась мне такая задачка, — помолчав, проговорила Юрико Дзэн. — Скоро рассвет. Вы одна стоите на краю леса. Вокруг еще темным-темно, и вы сама не очень хорошо понимаете, как вы тут оказались. Но вы все равно решаете зайти в лес. Вы идете по лесу и вскоре видите хижину. Тихонько открываете дверь. Там, внутри, спят десять маленьких детей.

Я кивнула.

— Десять детей сладко спят в хижине. Они не испытывают ни радости, ни веселья, ни, конечно же, грусти или страданий. Для них ничего этого не существует, ведь они спят. И вы можете выбрать: разбудить их или оставить спать дальше.

Если вы их разбудите, то девять детей из десяти будут рады своему пробуждению. Они от всей души скажут вам большое спасибо. Но один — не скажет. Вы знаете, что одному из этих детей суждено с рождения и до самой смерти испытывать жуткую, непрекращающуюся боль. Но кому из детей это суждено, вы не знаете.

Сложив руки на коленях, Юрико Дзен прикрыла глаза и вновь открыла.

— Рожать ребенка — это как если бы вы, несмотря ни на что, все равно разбудили детей в хижине. Люди, которые решают завести ребенка, — это люди, способные на такой поступок, — сказала она. — Ну а что, вы же не имеете к этим детям никакого отношения.

— Не имею отношения?

— Да, потому что вы-то сами не в этой хижине. Поэтому вы можете их разбудить. Кем бы ни оказался ребенок, которому предстоит провести всю свою жизнь в муках, им точно будете не вы. Не вы пожалеете, что появились на свет.

Я сидела неподвижно и только моргала.

— Ради собственной веры, например, в любовь или в смысл жизни, легко закрыть глаза на чужую боль и страдания… — сказала Юрико Дзэн и едва слышно добавила: — Что же вы творите, люди?

Духота усиливалась, и я еще явственнее ощущала, что покрылась липким потом. Во рту было кисло, видимо от желудочного сока, я ведь с утра так и не ела. Но голода не чувствовала, только в животе слегка урчало. Дотронувшись до носа, я почувствовала под пальцем толстый слой кожного сала.

— Больше никого, — вполголоса проговорила Юрико Дзэн, — больше никого не надо будить.

Пошел дождь — мелкая морось, похожая на туман и различимая только в освещенном круге под фонарем. Мы еще долго сидели не двигаясь, каждая на своем краю скамейки. Юрико Дзэн не то думала о чем-то, не то вглядывалась в невидимую мне точку на бледной поверхности асфальта, проступающей сквозь мглу. Издалека донесся гулкий раскат грома.

На рубеже июня и июля я свалилась с температурой. В первую ночь она подскочила чуть ли не до сорока градусов, а потом двое суток не опускалась ниже тридцати девяти. Я уже и забыла, когда меня в последний раз по-настоящему лихорадило, поэтому сперва даже не поняла, что со мной, когда вдруг стала раскалываться голова, замутило, навалилась слабость и заныли суставы. Градусник показал тридцать восемь. На то, чтобы температура упала до более-менее нормальных значений, потребовалось еще три дня.

В окно бил яркий летний свет, а когда я вышла на улицу, легкие мне обожгло жаром. Но дрожа от озноба, я отправилась в мини-маркет за изотоником и питательным желе, а потом зашла в аптеку за витаминными напитками. Дома озноб усилился. Пришлось вытащить из шкафа теплую домашнюю одежду и ватное одеяло, в которое я тут же закуталась.

В моем раскаленном сознании весь этот период был как один бесконечный день, который то растягивался, то сжимался, то скручивался в мягкий жгут. Я много раз ловила себя на том, что не помню, сколько уже лежу и какое сегодня число. Подумывала сходить к врачу, но так и осталась лежать под одеялом и ждать, когда спадет температура. Пить жаропонижающее я тоже не стала: когда-то я читала, что с помощью высокой температуры организм убивает бактерии и поэтому нет смысла ее сбивать, это только даст временное облегчение, и все. Растворив порошок изотоника в воде, я приготовила себе несколько бутылок сладковатого напитка и пила его каждый раз, когда просыпалась. Пошатываясь, ковыляла в туалет, по мере надобности меняла нижнее белье и одежду. Потом возвращалась под одеяло и снова отрубалась.

Когда жар немного спал, я взялась за телефон, все это время пролежавший рядом с подушкой. Заряда в нем осталось тринадцать процентов. Заглянув во входящие, я обнаружила там один спам и рассылки — ни от Юсы, ни от Сэнгавы, ни от Макико, ни от Мидорико, ни тем более от Айдзавы ничего не было.

В этот момент я задумалась о том, что от моей болезни в мире ничего не изменилось. Что совершенно естественно и логично. Странно, что ни один человек на всем белом свете не знает о том, что я провалялась тут с температурой около недели, подумала я. А с другой стороны, что в этом странного? Сознание путалось, и мозг отказывался отвечать на этот вопрос. Меня охватило странное чувство. Может, у меня и не было никакой температуры? Да нет, была, вот пакетики из-под изотоника на кухне и груда нестираной потной одежды в углу комнаты. Если я встану на весы, то они явно покажут, что я сбросила пару кило, и даже в зеркале будет видно, как осунулось лицо. И все же… О моей болезни не знает никто, вообще никто. Если я расскажу кому-нибудь эту историю, вряд ли он усомнится. И все же никто не знает этого наверняка.

Я ощутила смутное одиночество. Словно меня, совсем маленькую, оставили одну посреди незнакомого безлюдного района. Оранжевое солнце опускается в дымку, удлиняющиеся тени подползают ко мне, словно хотят что-то сказать. Охваченная невыразимой тревогой, я гляжу на темные крыши домов, на тускло-серые заборы, на