Тобол. Много званых - Алексей Иванов

Айкони не промедлила ни на миг: она уже всё решила и ни в чём не сомневалась. Она выхватила из-за полы тулупчика нож и воткнула его сквозь бороду точно в горло старому татарину.

– Ни! – отчаянно крикнул Новицкий, но было уже поздно.

Рахим захрипел и повалился – сначала он осел внутри огромного зипуна, выронив саблю, а потом с зипуном неуклюжей копной мягко упал на снег.

– Навыщо ти цэ зробыла, Аконю? – горько спросил Новицкий.

– Нужно мертвец, – жёстко сказала Айкони.

Она выпрыгнула из саней, вытянула из-под тулупчика платок-уламу, присела возле Рахима и быстро, тщательно вытерла уламой лицо убитого, негромко бормоча слова заклятья. Новицкий наблюдал за ней с ужасом.

– Снять душа мертвец, – вставая, пояснила Айкони. – Ходить далеко. Душа мертвец говорить с богами, помощь мне просить.

Айкони сбросила шапку, повязала голову уламой и забралась обратно в сани. Она сосредоточенно молчала. Новицкий тронул вожжи.

Он довёз девчонку до леса и остановился на опушке. Оба они выбрались из саней. Новицкий помог Айкони надеть на спину походный мешок на верёвках вместо лямок. Потом он за плечи повернул Айкони лицом к себе и внимательно посмотрел ей в глаза – и не увидел там ничего, кроме тьмы.

– Я тэбе до самый смэрти моэй любити буду, Аконя, – сказал он, словно старался убедить её в силе своей любви.

– Я знать.

– Я тэбе знайду.

– Не искать меня, – жёстко ответила Айкони, повернулась и пошла по санной дороге в предрассветный заснеженный лес.

Летний дворец государя изумлял весь Петербург. Зодчий Трезинь построил его на мысу между Безымянным Ериком и речкой Мьёй. Дворец был из кирпича, в два этажа, с голландской крышей, и Пётр приказал отделать его в виде фрегата. Окна напоминали орудийные лацпорты; между этажами вокруг всего здания тянулся пояс резных раскрашенных рельефов – аллегории войны со шведами; угол, обращённый к Ерику, нёс гальюнную фигуру – крылатого железного дракона, который заодно служил водостоком. Вместо лестниц Пётр распорядился уложить трапы с рёбрами на расстоянии «корабельного шага». Не хватало только мачт с реями и парусов. По весне вздувшаяся Нева входила в Ерик и во Мью, и царский дворец возвышался среди бурных вод, словно корабль. У крыльца швартовались галеры.

Матвей Петрович тоже приплыл на галере, и царский денщик, сержант-преображенец, сразу провёл его через богатые залы, обитые шпалерами, мимо купцов, иностранцев и вельмож, ожидающих аудиенции, в «модель-камору» – царский кабинет и одновременно мастерскую. За этот приезд в столицу Матвей Петрович виделся с государем уже в третий раз.

Он давно определил для себя правила обращения с норовистым Петром Лексеичем: не попадать ему под дурное настроение и являться всегда с подарками или хорошими новостями. При первой встрече Матвей Петрович отчитался о прибылях китайского каравана; при второй встрече он принёс остриё огромного бивня мамонта и ящик тончайшего китайского фарфора, а слуги загромоздили дворцовые сени кадками с саженцами – Пётр как-то сказал, что хочет растить на Аптекарском огороде сибирские кедры. Сейчас Матвей Петрович держал под мышкой сундучок с золотыми побрякушками, недавно найденными в долине речки Боровой Ингалки на впадении Исети в Тобол. Тамошние древние курганы и могилы по указу Матвея Петровича разрыл шадринский комендант князь Василий Андреич Мещерский.

С лукавым видом заговорщика Матвей Петрович поставил сундучок на стол царю и принялся одну за другой выкладывать бляшки. Пётр подошёл, держа в руке матросскую трубку с коротким изгрызенным чубуком, хмуро глянул искоса и взял в ладонь одну из бляшек – двуглавую лошадку.

– Зело забавно, – сказал он, думая о чём-то своём, и небрежно бросил бляшку обратно в сундучок. – Скажи, Петрович, откуда они золото брали?

– Кто они? – не понял Матвей Петрович.

– Ну, эти, – Пётр кивнул на сундучок. – Скифцы твои сибирские.

– Не знаю, государь.

В «модель-каморе» царил полный беспорядок. Стол был завален растрёпанными книгами, из которых так и сяк торчали разномастные закладки, и листами закапанных кляксами чертежей. Тут же стояли тарелки с объедками, долблёные кружки и подсвечники с оплывшими свечами, валялись перчатки, хлебные корки, циркули и оловянные ложки. Под ногами хрустел мусор, перекатывались пустые бутылки. В сумраке глубоких шкафов за приоткрытыми стеклянными дверцами виднелись маленькие парусные корабли, опутанные паутиной снастей, надутые медные глобусы, реторты, образцы минералов, хрупкие кольца армиллярной сферы. По стенам были растянуты карты Балтики, широко исчёрканные грифелем; висел пробитый пулями шведский морской флаг. В один угол, как грабли, были привалены разнообразные ружья; в другом углу возвышалась лакированная деревянная башня с часами – диск маятника мелькал в прорезях подножия. Но главным предметом в «модель-каморе» был токарный станок, на котором любил работать государь. Вал станка через приводной ремень сообщался с колесом; бывало, денщики ночь напролёт вертели это колесо руками, пока Пётр, размышляя о делах, вытачивал ореховые чаши или спицы штурвалов.

– Держава преизряднейшая, а своего золота и щепоти нет, – зло сказал государь Матвею Петровичу и повалился на диван, обтянутый атласом, уже затёртым до лоска и прожжённым табаком. – Всё золото привозное!

– Беда, – согласился Матвей Петрович. – А к чему ты это говоришь?

Пётр взгромоздил ножищу в растоптанном домашнем башмаке на подлокотник и сосредоточенно запыхтел трубкой. Он был в парусиновых штанах и в засаленном халате, грязную шею он повязал грязным платком, на голой груди краснели расчёсы, редеющие волосы Пётр собрал в хвостик.

– Всё про китайский Яркенд думаю, – пояснил государь.

После беседы с Тулишэнем Матвей Петрович написал государю письмо о войне Китая с джунгарами и о городе Яркенде – посуле богдыхана Канси. Сейчас Гагарин внутренне встрепенулся. Он приехал в Петербург как раз для того, чтобы поговорить про китайцев, но не хотел первым начинать разговор. А дело не терпело отлагательства. Из Москвы в Тобольск, наверное, уже полз новый китайский караван, а из Самары в Сибирь возвращалось посольство Тулишэня. Матвею Петровичу надобно было поскорее оказаться дома.

– Ты у себя китайских послов честью принимал, Петрович?

– Честью, государь.

– А я вот их даже в Москву не пригласил.

– Почему? – напоказ изумился Матвей Петрович. Он знал, почему, но полезно показать себя государю простаком.

– Потому что ихний богдыхан мне никаких грамот не послал, – Пётр ревниво дёрнул ляжкой. – Какого рожна мне тогда послов зазывать?

Матвея Петровича всё это очень даже устраивало. Лучше всего ему быть единственным посредником между государем и китайцами.

– И что ты о китайцах решил, государь? – осторожно спросил Гагарин.