Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха - Тамара Владиславовна Петкевич

сумку! Оказалось: торопясь в Бруклин, в машину мы забросили только одну сумку, а другую забыли на земле. В «небольшом городишке» Нью-Йорке уборщик-негр сумку подобрал и спрятал «до востребования». Просчитав все реальные и бредовые варианты, сёстры вычислили этот единственный – и разыскали уборщика территории.

Я поднималась по трапу. Сердце сжималось. В Америке тремя поколениями любимой мною семьи на меня был излит поток щедрот и доброты. И я уже тосковала о прожитых здесь днях.

Глава шестнадцатая

«Говорят, очень приятная, достойная девушка. По профессии программист, как и ваш сын», – сообщила мне о жене Юры верный друг-судья, узнав случайно и много времени спустя после самого события о его женитьбе.

Свекровью для Юриной жены Ани была Вера Петровна. Потому раздавшийся года через три телефонный звонок Аниных родителей стал неожиданностью:

– Хотели бы познакомиться с вами… Мы сейчас в Ленинграде.

Им, видимо, хотелось уяснить обстоятельства, при которых у зятя образовалось две матери, а я надеялась составить представление о родителях той, которая, по мнению судьи, «могла бы всё изменить».

Родители невестки окончили Ленинградский горный институт. Это были деликатные, спокойные люди. Чего-то они вообще не коснулись, что-то им после разговора стало понятнее. И наверное, наша встреча осталась бы добрым знакомством, если бы не новость, которую они приберегли под конец:

– А вы знаете, Тамара Владиславовна, что у вас есть внук?

…Я и не предполагала, что боль может быть острее той, которая с таким постоянством снедала. Внук? Мой внук! Он есть – и он недоступен? Над внуком склоняется всё та же Вера Петровна?

Мне было двадцать четыре года, когда меня с лесоповала привезли в лагерный лазарет Урдомы. У вахты меня обжёг взгляд вышедшей из зоны Веры Петровны. Я не знала, кто она такая, но тут же окрестила её: «Надзирательница!» Работая в лазарете под её началом, никогда не успевала угадать её непредсказуемых действий. У неё было не одно, не три, а четыре дна. И через десятилетия не улёгся ужас, пережитый в амбулатории Вельска, когда она, имевшая собственного сына, упала передо мной на колени и принялась умолять: «Отдайте мне Юрика! У вас ещё будут дети, а у меня – нет». Ребёнок был ей нужен, чтобы удержать Филиппа.

Теперь я была свободна. И это ничего не изменило. О моём внуке заботилась Вера Петровна.

Вскоре после визита родителей невестки из Севастополя приехали знакомиться её дядя и тётя. Нам с мужем нравились обе пары, с их добротным и основательным подходом к жизни. Когда же я получила вежливое письмо от самой невестки, отозвалась на него всей душой. Мы стали переписываться.

Процесс «разоблачения культа личности» со времён Хрущёва глубины не набирал. Но какие-то материалы на тему репрессий в конце восьмидесятых годов уже прорывались в печать. Многое определяла личность редакторов газет и тележурналистов. В Ленинграде появилась телепередача «Пятое колесо». Имя Бэллы Курковой стало сопрягаться с понятиями свободы и смелости. У бывших репрессированных брали интервью. В канун моего семидесятилетия корреспонденты наведались и ко мне. В «Ленинградской правде», в других газетах появились статьи: «Крепостная актриса», «Жизнь и Судьба», «Жила-была девочка». В начале марта 1990 года режиссёр Лариса Викторовна Погосьян возглавила группу энтузиастов, задумавших отметить мою круглую дату. Володя загорелся идеей пригласить на юбилей Юру. Мне эта мысль не казалась удачной. Но должной твёрдости я не проявила, и Володя набрал номер телефона сына:

– Мне кажется, ты должен приехать на семидесятилетие матери. Как полагаешь?

Из Москвы приехали Валечка с Аркадием, племянники с жёнами, Маечка с сыном Вовой. Много друзей – из самого разного «далёка». Ко всеобщему удивлению, приехал и сын.

Юбилей отмечался во Дворце искусств, при большом стечении народа. Я неотрывно следила за сыном: где он сидит, с кем говорит, что делает. Когда появились теле- и видеокамеры, как сквозь туман увидела, что он поднялся с места и стал пробираться к выходу. Нельзя же его задерживать? Не нужно! Что ж, пусть уходит… Позже мне рассказали, как его уже на лестнице остановила режиссёр телевидения Надежда Виноградова: «Помилуйте, не уходите! Зачем же наносить матери такой удар? Хватит уже с неё». Юра вернулся. Уступил и на этот раз.

Мои попытки объяснить ему обстоятельства прошлого никогда не встречали в нём отклика. Но рассказать ведь хотелось не только о мраке застенка, но и о светлом чувстве, с которым я ожидала его появления. То время было уже нашим общим.

Я пережидала. Пробовала вновь. Видя, каким отчуждённым становится его лицо, привычно замолкала. Как-то обратилась к нему, собравшись с духом:

– Юра, привези своего первенца! Дай увидеть внука! Как-никак мне уже семьдесят…

Вскоре мне позвонила мать невестки:

– Знаете, что сегодня сказал по телефону наш с вами внук? С крайним ребячьим удивлением: «Бабушка Нина, у меня, оказывается, есть ещё одна бабушка! Её зовут бабушка Тамара. Она живёт в Ленинграде, и мы с папой собираемся к ней в гости».

Значит, Юра решился сказать обо мне малышу? Грандиозное событие!

Незадолго до этого, когда Аня с ребёнком отдыхала у севастопольских родственников, моя сокурсница Аля Яровая собралась вместе с дочерью в археологическую экспедицию в Херсонес под Севастополем. Я попросила у севастопольцев разрешения дать Але их адрес, позволить к ним зайти.

– Мальчик прелестный. Невестка, знаете, из «тургеневских женщин», – делилась впечатлениями Аля.

* * *

В ожидании, что вот-вот сейчас из поезда выйдет пятилетний мальчик Алёша и скажет: «Здравствуй, бабушка», – сердце колотилось не там, где нужно, и не так, как следовало. Сын с внуком не появлялись. Я зашла в вагон. Увидев, как нарочито медленно Юра зашнуровывает малышу ботинки, поняла, что он уже жалеет о своём согласии привезти его ко мне.

Мальчик сиял улыбкой. А сорокапятилетний сын и его семидесятилетняя мать, как два беспомощных погодка, трепыхались в тенётах, дальновидно накинутых на них умельцами бороться за себя. На какие-то минуты мы, малознакомые и кровно родные, ещё задержались в купе. И даже оробевший перед происходящим поезд не посмел двинуться в парк.

Все десять дней, что сын и внук гостили у нас, как и в первый приезд Юры, я была счастлива. Что-то рассказывала маленькому Алёше, не отходила от плиты, чтобы побаловать чем-нибудь вкусным детей и мужа, самозабвенно включившегося в наш общий союз. Стоило ребёнку раскапризничаться или по какому-то поводу призвать меня на помощь криком: «Бабушка!» – мир теплел сразу и безоговорочно.

Из писем судьи я знала, что Юра любит дачу, доставшуюся ему от отца, много сил и времени отдаёт