Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха - Тамара Владиславовна Петкевич

американским законам, если родители на запрос полиции сообщают, что дети находятся в поездке с их ведома и согласия, несовершеннолетних путешественников отпускают, в противном же случае – задерживают. Ануля вся превратилась в слух, когда полицейский, набрав номер телефона её матери, поинтересовался, знает ли она, что дочь в Вашингтоне. Последовал отважный ответ Веки: «Да, знаю. Я в курсе». То, что мать защитила её перед законом, не предала, послужило серьёзной нравственной основой для становления характера девочки. «Для Анули мать – ближайшая подруга и конфидентка», – говорила мне позже Анна Владимировна.

Каждый штат в США как административная единица имеет право на свои узаконенные капризы. В одном штате пристёгиваться ремнём в машине обязательно, в другом – нет. В одном дороги освещаются лампами дневного света, в другом – фонарями минувшего века. Где-то налогами не облагается вино, а где-то – рыба. Зато в любом штате, стоило машине съехать с шоссе на обочину, едущие вслед тут же притормаживали: «Вам не надо помочь?» «Можем ли мы быть чем-то полезны?» Минутами казалось, что ты взят под опеку не только друзьями и знакомыми, но и целой страной.

Гриша хорошо водил свою старенькую «тойоту», на которой мы колесили из Бостона в Нью-Гемпшир, на Кейп-Код (знаменитый «Тресковый мыс»), с Кейп-Кода снова в Бостон и т. д. Безупречное покрытие многокилометровых трасс. Никаких рекламных щитов, только дорожные указатели и знаки. Оптимальная скорость.

Анка сидела рядом с Гришей на переднем, я – на заднем сиденье. Земля будто другая, только небо – то же, что и дома.

Анка – мне:

– Ты что там притихла? Дремлешь?

– Что ты, что ты! Нет.

Гриша:

– Может, чего-нибудь хочешь?

– Хочу!

Оба:

– Чего?

– Увидеть, как НЛО приземляется. Только не близко. Эдак, пожалуй, метров за двести—триста от нас.

– И только?

– Угу… Больше ничего…

Меня восхищал новый стиль Анны Владимировны в причёске, в одежде. О платьях вроде того, в котором она защищала докторскую диссертацию, здесь не могло быть и речи. Она носила брюки, яркие блузоны, широкополые шляпы. Всё это ей было к лицу. К моему приезду она нам обеим накупила шорты, купальные костюмы, халаты и блузки.

На Кейп-Коде, где находилась дача младших детей, я, как чего-то чрезвычайного, ожидала выхода к Атлантическому океану. Представляла себе географическую карту – и то, что я нахожусь здесь, казалось головокружительным, невероятным. Уплывать в океан вдвоём с Анкой тоже было чем-то неправдоподобным. Века сидела на берегу со своей четырёхлетней дочуркой Машей. Озябшая, укутанная в махровую простыню, девочка прильнула к матери. В наступающих сумерках обе молчали. Выглядели единым целым. Меня поразили глаза ребёнка. Выйдя из воды, я буквально споткнулась об этот взгляд, растерялась перед его загадкой. На фоне шумящего океана мы были малой деталью пейзажа. Девочка видела всё иным, чем мы. Мир обещал ей что-то своё, недоступное нашему разумению.

Прогуливаясь перед сном на Кейп-Коде, мы с Анкой от недооценённых стихов Некрасова переходили к невесёлой судьбе России. Говорили об эмиграции, о тоске, с которой она так и не справилась. Года за два до моего визита сюда в связи с сокращением «компьютерного кольца» вокруг Бостона с работы уволили двух зятьёв Анки и Гриши. Семьи обеих дочерей вынуждены были переехать в штат Нью-Джерси. Примириться с отъездом детей из Бостона родителям было непросто, но оставить созданный Гришей Русский институт они тоже не могли.

По делам своего института Грише надо было съездить в Вашингтон. Я, в смущении от затрат на меня, выслушала разработанный на семейном совете план:

– Анка едет к детям в штат Нью-Джерси, под Нью-Йорк. Мы с тобой летим на два дня в Вашингтон, затем заезжаем за ней и вместе возвращаемся в Бостон.

В вашингтонской поездке меня поражало решительно всё, начиная с мобильных телефонов, которыми американцы пользовались уже тогда, в 1988 году: звонили прямо из салона самолёта, предупреждая родных о задержке рейса из-за грозы. Показать мне достопримечательности Вашингтонского университета любезно вызвался знакомый Гриши, профессор М. Когда мы подошли к лифту, огромную кабину заполняли студенты самых разных национальностей, резко отличавшиеся друг от друга цветом кожи, кроем и расцветкой одежды. Зрелище было скорее фестивальное, чем повседневно-студенческое. Я обратилась к спутнику:

– Интересно, здешние студенты такие же разные по одарённости, как и по внешности?

– Можно сказать, да! – ответил он. – У египтян превалируют способности к математике, европейцев больше влекут к себе гуманитарные науки…

В зале компьютерных каталогов профессор М. спросил:

– Чьи труды вас интересуют?

Я ответила:

– Ваши.

Он нажал несколько клавиш, и на экране высветился длинный список названий его книг, брошюр и статей.

– Ещё?

– Анны и Григория Тамарченко.

Через минуту появились столбцы с перечнем их работ. А я вспомнила деревянные каталожные ящички в ленинградской Публичной библиотеке, бесконечные карточки, в которых так долго приходилось разыскивать информацию о нужных книгах…

Стены деканата факультета славистики были увешаны портретами русских писателей, репродукциями с картин И. Левитана, Ф. Васильева. Звучала чистая русская речь. Университет был окружён садом – настоящий рай для студентов, листающих здесь учебники и конспекты и одновременно загорающих. После обхода университета меня поручили русской студентке Кате, с которой мы выстояли длинную очередь, чтобы попасть на экскурсию в Белый дом, а затем в Капитолий и в музей. Впечатлений от всего увиденного за два дня – от гостиницы до вечера в ресторане – было непомерно много. И всё-таки я не могла не поразиться тому, как при отлёте из Вашингтона в аэропорту Кеннеди нас усадили в автобус на четвёртом этаже, лифт плавно опустил его на лётное поле и на нём же нас подвезли к трапу самолёта.

В Нью-Джерси семьи Наты и Веки жили недалеко друг от друга. В первый же вечер после моего приезда из Вашингтона Ната с Фимой и гостившей у них Иреной Милевской заехали за мной на машине и повезли на берег Гудзона – посмотреть на вечерний Нью-Йорк со стороны Нью-Джерси. Развернувшаяся оттуда необычная в своей графике панорама с разновеликими прямоугольниками небоскрёбов, с «боингами», по шесть-семь одновременно идущими на посадку и взлетающими с разных аэродромов, – ошеломляла. Ряды зажжённых окон в домах Нью-Йорка казались фразами из каких-то внеземных текстов. Не уверена, что испытанное мною тогда чувство было восхищением. Но материализованная продуктивность гиганта – Нью-Йорка – провоцировала воображение заглянуть куда-то дальше завтрашнего дня. Этот город казался предисловием к не совсем понятному и чем-то пугающему будущему.

Назавтра Века повезла меня посмотреть дневной Нью-Йорк и офис на Манхэттене, в котором работали мужья обеих дочерей. Их фирма отмечала тридцатилетие. Среди пальм в нижнем фойе