Флаги осени - Павел Васильевич Крусанов

как ария, в которой тенор произносит названия тех самых нот, которые поёт…

Али, задрав орлиный нос, говорил, что все книги одинаково плохи. Ведь они поселяются в умах, а потом обращаются в разрушительные порывы. Результат воздействия книг на умы – наш мир. А он никуда не годится. Великий Шихуанди понимал страшное значение книг – поэтому сжёг все свитки и бамбуковые дощечки с письменами в своей империи и построил Великую Китайскую стену, чтобы в Поднебесную не просочились новые.

Вася вспомнил, что в весёлые и злые девяностые встречались книги вовсе небывалые, вроде: Вовчик Биток, «Таганская шконка», жанр – роман-малява. После чего, расточая прибаутки, предрёк, что через миллионы лет будущие цари земли будут смотреть на существ, хотя бы отдалённо напоминающих людей, с тем же брезгливым ужасом, с каким мы смотрим на червей и пауков.

Сергей с веткой петрушки во рту улыбался и разводил руками, точно он не брахман, а завравшийся рыбак.

Фёдор рассказывал про церковь, построенную на месте обретения иконы святых Космы и Дамиана, явленной триста лет назад дворовой девке помещика Телятьева, больной сухоткою, но исцелённой чудотворным образом. Суть сообщения заключалась в том, что настоящая жизнь начинается с мысли о смерти.

Раскрасневшийся Глеб, глядя на меня и, видимо отвечая на какой-то вопрос, утверждал, что он абсолютно свободный человек, хотя ни я, ни сам он, да и определённо никто вокруг не понимал, что это значит.

За широким окном блестел во тьме ночной дождь.

На стене столовой висели часы. Секундная стрелка двигалась, но – то ли часы были немые, то ли шум застолья заглушал их голос – ход времени не достигал ушей.

Попробовать прислушаться?

Я совершил усилие.

Мой слух стал тонок и подобен жалу.

Часы щёлкали секунды, как семечки. Шелестя, лузга летела во тьму вечности.

Из тетради Грошева

У-ы-у-ы-обы-юбы-ура-сы…

Ротовые мышцы разомну и на волне эфира (канал центральный), куда меня, надеюсь, скоро пригласят, так обращусь к народу.

Представим только, что страна осуществила развитие промышленности по линии подъёма и даже восстановила, вырвав из рук воров-начальников, жилищно-коммунальное хозяйство, а также совершила ещё целый ряд деяний, сравнимых разве с подвигами Геракла. Что дальше? Может быть, тогда наступит благоденствие, которого все ждут с разинутыми ртами, готовясь откусить кусочек пожирнее от достояния страны? Или, быть может, вспять обратится деградация и расцветёт махровым цветом торжество рассудка и достоинства? Или людей охватит внезапный приступ отвращения к наживе, и они оставят мечты о том, чтобы на их могиле написали: «Здесь лежит самый состоятельный мертвец на этом кладбище»? Такому я не верю. И не только я – никто в здравом уме не верит. Тогда, наверно, есть резон задуматься над тем, а не пора ли нам поправить вектор бестолкового усердия. А не загнуть ли его (вектор) своевременно в дельную сторону на спасительный угол «омега»? Возможно, пора устремить оставшееся время жизни не в пустоту, не на пузырь бесшабашной мечты, а на решение тех титанических задач, которые стоят перед чудом уцелевшими людьми – хранителями совести и чести? Стоят перед всей планетой, ожидая прикосновения к ним наших с вами рук!

Довольно часто, следует признать, отдельные субъекты-субчики с сомнительной улыбкой, с гладко лоснящейся физиономией и другими признаками благополучия на своей фигуре спрашивают нас, убеждённых сторсменчелов: а за что это вы так не любите народ? Под этим словом (народ) они, конечно, в виду имеют именно себя. В ответ можно спросить этих двойственных радетелей: а за что вас, собственно, любить? Что сделали вы полезного, помимо ублажения своих потребностей, больших и малых подлостей, а также бессовестного воровства?

Да, заслуживающих уважения и почитания людей становится всё меньше, и истребление их продолжается. А эти шкурные вопросики лощёных личностей, направленные к нам, идейным сторсменчелам, только красноречивым образом подчёркивают предельно низкий уровень их ума и самокритики и убеждают в том, что всем нам надо срочно загибать несуразный вектор и решительно менять позиции, оставляя незыблемыми устои своих фундаментальных принципов. Только дело полной смены человечества воистину достойно называться делом будущего! А что касается заклятых оппонентов, то им история уже определила место на своей негодной свалке.

До утверждения книгопечатания переплетение рукописных книг, равно как и само писание их, размещалось в монастырях и применялось преимущественно к сочинениям богослужебного характера. Тетради шили на ремнях (без пропилки корешка), и переплёт обыкновенно состоял из двух дощечек, скреплённых с блоком этими ремнями и полоской кожи, наклеиваемой на корешок – без отстава (глухой корешок). В богатых переплётах дощечки обтягивались бархатом, украшались чеканными окладами и драгоценными камнями.

Что касается книг нерелигиозного мотива, то дощечки их переплётов сплошь обтягивали пергаментом или кожей и украшали крышки слепым тиснением (без позолоты). На этот случай изобрели металлические штемпели, филеты, ролики-накатки и так далее. Речь то есть о переплётах готического стиля. Этот обычай был унаследован от времён Средневековья и отличался вот чем:

фаска снаружи по краю деревянных крышек;

корешок без отделки, за исключением бинтов, как правило двойных;

тиснение сторонок состоит из рамки и внутреннего поля (внутри наружной рамки довольно часто оттискивается вторая);

поле разделено на ромбы с оттиском штемпеля в их центре;

серёдку внутреннего поля часто украшает оттиск розы (готической);

обрезы преимущественно красные.

В дальнейшую эпоху Возрождения искусства брали в образец для подражания примеры Греции и Рима. Но переплёту занимать там было нечего, поскольку книг в том виде, к какому мы привыкли, в старинной Греции и Риме не существовало. Однако же нашёлся ремеслу иной источник вдохновения – Восток. Там уже к XV веку искусство убранства переплёта дошло до высоких горизонтов совершенства – широко употреблялось тиснение золотом, а тонкие и разнообразные рисунки оттисков, подчинённые симметрии, отличались гармонией и напоминали узорами, сказать и не соврать, роскошные ковры. Восточный переплёт имел такие признаки:

крышки не деревянные, а картонные – вровень с обрезами;

передний обрез не открытый, как в европейских переплётах, а закрыт приставкой к нижней крышке, которая перегибается на верхнюю и концом треугольного края доходит ей до середины (подобно клапану конверта);

золотое тиснение не только на крышках, но на приставке к ним и корешке;

обрезы большей частью белые, иной раз – разрисованные кистью.

Следование образцам Востока на форме европейских переплётов не сказалось, а отразилось только в способах его отделки. За исключением материала крышек – вместо доски в дело пошёл картон. Первым у Востока перенял навык тиснения золотом венецианский издатель и книгопродавец Альдус Минутиус (конец XV века). Потом дело подхватили сыновья. Штемпеля, употреблявшиеся ими и определившие их