Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов - Коллектив авторов

часов утра. Увы, наши надежды не оправдались. Не только чая, но даже места посидеть не оказалось. Все перегружено, забито, какая-то перетасовка с помещениями, которые отбирались для красноармейцев, и мы кое-как, на тычке со своими вещами, на проходах пристроились и немного обогрелись. Нас все торопили скорее обедать и грузиться в поезд, так что мы, наспех обогревшись, направлялись обедать, сложив свои вещи под охрану одного из ехавших с нами пассажиров. За полкилометра пошли в столовую. Дали 800 г хлеба на 2 дня, 2 пачки концентрированной гречневой каши в упаковке, на обед – суп, кашу и еще к этому 150 г хлеба. Посуды в столовой нет – давайте свою. Но почему же в Ленинграде не предупредили, чтобы мы взяли с собой тарелки, миски, ложки? Еле упросил раздатчика дать мне котелок под залог в 50 р. и паспорт. После этого сел на ломаную табуретку и съел этот скромный обед. Было уже около 8 часов утра. Возвращаясь к вещам, снова услышал, что нас торопят освобождать помещение и садиться в поезд, который стоит на каких-то путях. С трудом удалось подыскать красноармейца, который согласился за 30 руб. донести мои вещи до поезда, сам уже не мог.

Поезд товарный, вагоны оборудованы только железной печкой, ни нар, ни лестнички, чтобы входить в вагон, нет. С трудом впустили меня в вагон, где ахали молодые инженеры, направлявшиеся в разные места после института на работу. Заявили, чтобы я принял участие в подноске соломы, которую надо было где-то уворовать далеко сзади состава, и дров, которые надо было раздобыть, разламывая чужие заборчики и сараи. И то, и другое мне было выполнять очень трудно и физически – с опухшими руками и ногами – и особенно морально, т. к. не привык я разламывать чужое жилье, хоть и брошенное в период хозяйничанья там немцев. Но пришлось сделать и то, и другое, хотя и руки невыносимо болели, и ходить было больно. Они для себя сделали нары, ну а я решил сидеть на чемодане, подстелив под ноги соломы, чтобы не так холодно было ногам.

Не помню, когда уже выехали, вероятно, около 3–4 часов дня. Затопили печку, но мои милые коллеги расположились около нее плотным кольцом и никак не желали пропустить меня погреться возле нее. Только когда я настойчиво несколько раз попросил слегка потесниться, чтобы и я мог подсесть поближе и обогреться, нехотя уступили, все время подчеркивая, что такой пассажир, как я, для них крайне нежелателен. Когда на остановках надо было выходить, редко кто из них протягивал мне на мою просьбу руку, чтобы помочь влезть в вагон, и то это было вначале, а потом враждебность их ко мне усилилась, возможно, вследствие общего утомления. Вылезая из вагона, надо было спрыгивать. Раз или два мне удавалось благополучно становиться на ноги, а в остальных случаях, конечно, падал, так как на ногах держался очень неустойчиво.

Приехали на ст. Волхов не помню уже когда, не помню, кормили ли нас там. Потом приехали в Тихвин, вот там точно кормили нас обедом. Как-то все получалось, что обедали мы поздно вечером. Очередь на обеды жуткая, так как надо было сразу накормить весь эшелон, то есть около 1000–1500 человек. Я подошел позже других и поэтому выдержал небольшую очередь. Дали щи с большим количеством капусты. Как это было чудесно после воды блокадных супов. Дали маленький, на два глотка, кусочек колбасы и пюре к нему, но самое главное – 200 г отличного хлеба. Это был чудесный обед, тем более что я весь день просидел на кипятке с хлебом, который был получен мною в Жихоре при посадке. Ноги и руки у меня стали усиленно пухнуть, это было очень больно. Валенки стягивали ноги как тисками, и было мучительно больно не только ходить, но и стоять, и даже сидеть. Решил снять шерстяные чулки, носки и остаться только в одних носках. Попросил одного молоденького и, как мне показалось, симпатичного красноармейца помочь мне снять валенки. Он очень радушно ответил: «Садись, папаша, помогу, а то я вижу, тебе трудно стоять». Так я снял валенки и двое чулок, с грустью посмотрел на свои колоды вместо ног, холодные как лед, так как притока крови нет, обнаружил еще какие-то странно болевшие точки на ногах, как будто раненые или содранные места, и надел валенки на одни носки. Стало заметно легче, но все же больно. Поблагодарил и с трудом заковылял к выходу. Этот же красноармеец шел за мной и наблюдал, как тяжело я иду. Я остановился и начал крутить папиросу. Он подошел. «Сынок, – говорю, – закури хорошего табачку». «Нет, – говорит, – спасибо, я не курю». Расспросил, что со мной, я его спросил, кто он, откуда. Говорит, закончил десятилетку, а тут война. Призван, отправлен на ст. Мга, а там немцы. Это та станция, которая закупоривает Северную дорогу к Л-ду, из которой мы вот уже сколько времени стараемся их выбить, а до сих пор не можем. Закурив, я двинулся к выходу. Он за мной и предлагает: «Папаша, вам трудно идти, да и темень на дворе, давайте, я вас провожу». Взял меня под руку, осторожно довел до моего вагона, там мы и распрощались. Так радостно мне было встретить человека, душевно, по-человечески отнесшегося к страдающему больному старику. Таким резким контрастом явился он после того бессердечного молодого зверья, с которым я ехал.

Переезды были короткими, остановки – бесконечно длинными. Мороз, ветер, и тут же на путях приходилось отправлять естественные надобности, малые и большие. Желудок действовал, и это меня радовало, так как могли быть очень скверные последствия, если бы в течение ряда дней он действовать отказался.

Так проходили дни и ночи совершенно без сна, без тепла и без настоящей еды, так как день питался только хлебом в ограниченном количестве (это все те же 800 г хлеба, которые получил в Жихоре и которые надо было растянуть на неопределенное количество дней и ночей до Череповца). Вместо воды пользовались снегом, который таял у меня в алюминиевой кружке, подогреваясь на печке. Чувствуя, что опухоль продолжает увеличиваться, решил снять валенки и надеть бурки, учитывая при этом, что когда доеду до места, то снять их можно будет, только разрезав, то есть испортив. Чуть ли не час я мучился с переобуванием, тем более что кроме трудности снять валенок и надеть бурку (так тяжело все это слезало и налезало) было еще и очень больно, особенно в области суставов, которые как-то странно вздулись. Наконец я все