Дерево-людоед с Темного холма - Содзи Симада

Я наконец готова рассказать о том, как всей моей жизнью управлял камфорный лавр, растущий на вершине холма Кураями. Если описывать все подробности, то рассказ выйдет длинным и скучным, поэтому я постараюсь его сократить, оставив главное.

Я была единственным ребенком в семье богатого торговца из Йокосука[106]. Меня окружали море и горы, недостатка в местах для детских игр не было. Для мальчишек детство в то время было куда веселее.

Мой отец был тем еще повесой. Будучи ребенком, я этого не понимала: я запомнила его добрым человеком.

Этот дамский угодник, похоже, предпочитал высоких фигуристых женщин, походивших на европеек, а не миниатюрных японок, облаченных в кимоно. Возможно, именно поэтому меня с раннего детства заставляли слушать Шопена и Листа, учиться игре на пианино и скрипке. В итоге я поступила в миссионерскую школу в Йокогаме, где треть учителей были иностранцами. Почти сразу после моего поступления бóльшая часть из них уехала из страны.

Это было прекрасное время. У меня нет обиды на отца. Единственным его желанием было, чтобы я выросла прекрасной женщиной, вызывающей у всех восхищение, и никогда ни в чем не испытывала бы нужды. Отец даже хотел в конце концов завещать мне семейный бизнес.

На время учебы в школе я покинула семью и жила в доме, расположенном в здании в западном стиле на холме Кураями. Судьба – странная штука.

Восхищавшийся Западом отец попросил директора стекольного завода господина Ота – своего давнего партнера по бизнесу – приютить меня, пока я учусь. Тот согласился, хотя раньше никогда не принимал в своем доме постояльцев.

Я так и не смогла подружиться с этой семьей. Директор Ота, кажется, завел любовницу и редко появлялся дома, а его жена, полагая, что я в курсе происходящего, была холодна со мной и временами вела себя враждебно. Я мечтала о том, что однажды съеду и найду себе другое жилье, но в довоенные времена для молодой девушки это было невозможно – а кроме того, могло плохо повлиять на рабочие отношения между отцом и пришедшим ему на выручку господином Ота.

Я проводила много времени, запершись в своей комнатке на третьем этаже, за чтением или игрой на оргáне. Упражняться в музыке я могла только в определенные часы, поэтому очень много читала в одиночестве. Госпожа Ота не отпускала меня в кино или театр. Купленные мною книги она чаще всего отбирала, а если я возвращалась позже обычного, непременно звонила в школу с жалобами. Ей нравилось все больше ограничивать мою свободу.

В 1941 году наша жизнь резко изменилась. Мир вокруг стал странным и пугающим. По всему городу звучали отголоски военного насилия, а госпожа Ота стала особенно озлобленной – всю злость и обиду за развалившийся брак она вымещала на мне.

Она бывала довольна, только если я сидела взаперти в своей комнате. Стоило мне чуть позже обычного вернуться из школы или сделать по пути небольшой крюк, как она приходила в бешенство.

Я приходила домой пораньше и играла на инструментах или же отправлялась гулять по территории фабрики. Она бывала недовольна, если я общалась с рабочими, возмущалась, если я приводила в дом школьных друзей. Моими единственными товарищами по играм были соседские дети и бродячие собаки, иногда забредавшие на территорию фабрики. Я была несчастна. Это определило всю мою дальнейшую жизнь.

Была одна бродячая собака, которую я будто бы приютила – подкармливала ее время от времени. Обычная дворовая собака коричневого цвета. Она была робкой и пугливой, потому что с ней, должно быть, жестоко обращались на улице: громко лаяла на любого, кто подходил к ней, набрасывалась и была агрессивна.

Она понравилась мне, поэтому я нашла место за фабрикой, куда редко кто заходил, и привязала ее там. Я сделала это в качестве протеста – госпожа Ота ненавидела собаку и смотрела на меня с нескрываемым отвращением, когда я играла с ней. Дом директора был совсем рядом со зданием фабрики, поэтому было удобно присматривать за моим питомцем.

Сейчас я не смогу объяснить, почему так поступила. Наверное, стоило просто отпустить собаку на волю.

Это был обычный пятничный вечер. Я вернулась из школы и встретила госпожу Ота у ворот, когда она выходила купить что-нибудь на ужин. Поприветствовав ее, я быстро поднялась к себе на третий этаж, бросила школьную сумку и отправилась прямиком на фабрику, чтобы дать собаке немного хлеба. Прошлой ночью я не смогла этого сделать, ибо рисковала привлечь внимание и без того озлобленной на меня женщины. Мысли о собаке не оставляли меня в течение всего времени, пока я была на уроках.

Я по сей день не могу забыть того, что увидела в тот вечер, зайдя за угол заводского здания, обшитого жестяными панелями. Даже сейчас могу описать все с такой живостью, словно это было вчера. Я была так сильно напугана, что не смогла даже закричать.

Это было поистине ужасное зрелище! Соседская девочка лет четырех-пяти, часто заходившая поиграть на фабрику, лежала на земле в луже крови. Она больше походила на изломанную куклу, чем на человека. Все ее тело было покусано и изорвано на куски, шея и конечности были практически отделены от туловища. Не было необходимости проверять, жива ли она. Испуганная собака, пыхтя, присела рядом со мной, словно ничего не произошло.

Я горько расплакалась и хотела позвать кого-нибудь на помощь, но вдруг остановилась.

Именно я привязала эту бродячую собаку здесь, за фабрикой, а значит, я и была ответственна за произошедшее! И без того злая госпожа Ота не позволила бы мне уйти безнаказанной. И у моих родителей точно были бы неприятности.

Удивительно, что никто не заметил произошедшего, ведь было еще довольно светло. Неужели девочка ни разу не закричала, пока собака не загрызла ее до смерти?

Вероятно, все дело было в шуме, который издавали станки на стекольном заводе. Из-за него рабочие ничего не заметили.

Я начала думать о том, куда спрятать тело. Стоило хорошенько обдумать свои дальнейшие действия. Я быстро вернулась в комнату и нашла привезенное из родительского дома старое одеяло, в котором перевезла свои вещи. В него я завернула изуродованное тело девочки и спрятала неподалеку. Я была в отчаянии и не могла попросить о помощи.

Затем я отвязала собаку, чтобы отпустить ее на свободу. Она не отходила от меня далеко, поэтому я, отчаянно плача и крича, бросала в нее камнями, чтобы прогнать. Впервые в жизни я проявила жестокость к животному. Затем посыпала липкую кровь на земле пылью и грязью, разровняв все ботинками, взяла одеяло, в которое было завернуто тело девочки, и поспешила домой.