Я жива. Воспоминания о плене - Масуме Абад

Голод, жажда и ужас не давали нам покоя и сна. На четвертый день я залезла на плечи Марьям, чтобы посмотреть, что происходит на улице. Я увидела группу людей, которые стояли в очереди за едой и чаем. Тех, кто стоял впереди и брал суп и чай, били, а Махмуди приговаривал, неистово смеясь: «Ешьте и пейте! Пейте райского вина, чтобы не опьянеть!»

Джасем Тамими, как всегда, тихо принес суп и чай, но при этом делал нам глазами знаки, чтобы мы не ели, хотя у нас и так не было аппетита. Последние, кто стоял в очереди, нехотя взяли еду и незаметно делали друг другу знаки. Впоследствии мы узнали, что повар смог предупредить братьев, которые последними стояли в очереди, что Махмуди положил в суп мыло и помочился в чай.

Дверь нашей клетки открывалась только один раз в день для того, чтобы вынести из нее ведра с продуктами нашей жизнедеятельности. Затем ее стали открывать дважды в день. Теперь мы были хозяевами четырех одеял, четырех стаканов, одной тарелки, нескольких динаров, нескольких вещмешков и одного охранника по имени Хамис. Разумеется, по поводу последнего нельзя было однозначно сказать, были ли мы его хозяевами или он – нашим. В любом случае он не спускал своих коварных и злых глаз с нашей камеры и всюду преследовал нас, словно тень. Иногда он шел не за нами, а плечом к плечу с нами, чтобы еще больше разозлить братьев. Как только он начинал идти с нами в ногу, мы меняли маршрут и возвращались в камеру.

Надеясь раздобыть хоть какие-нибудь новости, мы попросили отвести нас в магазин «Ханут» для покупок. Нам сказали, что только одна из нас может пойти за покупками. Мы единогласно выбрали для этой миссии Фатиму. Мы немного пошутили над ней, и каждая из нас дала ей массу поручений. Фатиму сопровождали Хамис и Ясин. Вернувшись, она сказала: «Всех братьев загнали в бараки. Когда я проходила мимо их окон, везде было очень тихо, и ни из одного барака не было слышно ни звука. Я подумала, что баасовцы при помощи кнута и пыток в конце концов смогли заставить братьев замолчать. В магазине, ассортимент которого сводился к десяти наименованиям товаров, я сделала кое-какие покупки. Возвращаясь и проходя мимо бараков братьев, я никого не видела в окнах, однако слышала несколько слов, которые были произнесены отдельно разными людьми: “бумага от сигарет”, “в восемь часов”, “коридор”, “вышивание”».

Мы попытались собрать из слов предложение, но не смогли. У нас получилось только: в восемь часов выйти в коридор для того, чтобы найти бумагу от сигарет и вышивку. С того дня мы каждый день в восемь часов выходили в коридор и бродили там в надежде обнаружить заветные предметы. Мы искали тщательно и везде. И, в конце концов, однажды в восемь часов утра в коридоре, на участке между ванными комнатами братьев и нашей камерой, мы обнаружили несколько клочков сигаретной фольги, на которых были написаны новости о наступательной операции «Аль-Фаджр», призывы к стойкости, терпению и совершению намаза, а также некоторые из призывов Имама. До того, как была установлена эта связь, мы редко выходили из камеры, однако после получения новостей о войне у нас появился мощный стимул для появления в коридоре.

Фатима была уверена, что наше частое появление в коридоре вызовет подозрение охранников-баасовцев, и они разоблачат нашу только что установленную связь с братьями. Чтобы вынудить меня сидеть в камере и не выходить в коридор, она в шутку манипулировала мной и говорила: «Сиди на своем месте или забудь о свадьбе!»

И я, как послушный ребенок, садилась, сложив руки на коленях. Иногда они все втроем подшучивали надо мной и говорили: «Ты, похоже, совсем не хочешь, чтобы эта свадьба состоялась!»

После визита комиссии Международного Красного Креста мы настроились на то, чтобы поговорить с ними о положении пленных, томящихся в застенках тюрьмы «Αρ-Рашид». Мы также хотели увидеть Люсину и спросить ее насчет отправленной в Багдад ткани для чадры. Хотя иракцы обращались одинаково и с теми пленными, кто был под защитой Международного Красного Креста, и с теми, кого они спрятали в своих жутких темницах, преимуществом зарегистрированных пленников были письма, которые, прежде чем попасть в руки своего адресата, долгое время лежали в Цензурном комитете Ирака, где они мялись и рвались. Наличие порядкового номера означало для пленного, что он может рассчитывать на смерть не на чужбине и не в безвестности.

На этот раз господин Хьюмен вошел в нашу сырую и темную камеру вместе с женщиной, которая вела себя с нами ласково, как мать, и одним из братьев, который должен был переводить нам с английского. После них пришел охранник Хабис, и его присутствие смутило и насторожило нас. Однако брат не обращал особого внимания на охранника. Четыре пары глаз были устремлены на него в ожидании, чтобы он заговорил. Он сказал:

– Я – Мохаммад Али Зардбани.

Мы встрепенулись от неожиданной радости и даже забыли о Хабисе.

С радостными улыбками мы спросили:

– Это правда? Это вы? Мохаммад Али Зардбани, камера номер 15, вас тоже освободили? Что слышно о других братьях?

Зардбани тоже пошел ва-банк. Он как будто приготовился к тому, что все равно будет наказан кнутом, поэтому, не боясь, быстро рассказывал:

– После того, как вы ушли, мы тоже объявили голодовку. Мы приехали в лагерь все вместе. Сейчас доктор Бигдели, Халеки и Пакнежад находятся здесь, в госпитале. А я, Асгар Эсмаили и Джафари – в корпусе номер два.

– Ради Бога скажите, вы говорите это для нашего успокоения или это действительно правда, и вы все приехали сюда? А где Тондгуйан, Яхйави и Бушехри?

Хабис, который в знак уважения к Красному Кресту спрятал свой кабель и не показывал его целый час, из всего сказанного нами понял только одно имя – Тондгуйан – и сразу же запротестовал: «Нельзя! Нельзя!»

Инженер Зардбани был очень умным и проницательным человеком. Разговаривая с нами, он время от времени указывал пальцем на окна и пол, зеставляя тем самым надзирателей думать, что он рассказывает нам что-то об условиях лагеря и камеры, но на деле он говорил совершенно другие вещи. В конце нашей встречи господин Хьюмен сказал: «Я очень рад тому, что Вы детально переводите им мои слова».

Наша встреча длилась так долго, что в следующий раз инженеру больше не разрешили прийти к нам в качестве переводчика. Несмотря на то, что Фатима владела английским, мы все же просили переводчика с целью узнать новости внутри лагеря и в Иране.

Мы читали письма друг друга и долгими часами всматривались в фотографии, присланные вместе с ними, в надежде увидеть нечто такое, что пытаются от нас утаить. Вместе с письмом я получила фотографию отца. Я смотрела на него и в его взгляде узнавала саму себя.

Всем своим существом мы поглощали строки, написанные на этих бумагах: всем своим вниманием, разумом, биением сердца, пульсацией крови в жилах. С этими словами мы ходили и разговаривали, засыпали и жили. Слова обладали такой силой, что одновременно придавали нам сил и забирали их. Слова имели и голос, и взгляд – они могли как успокоить нас, так и взволновать. Только тогда я осознала чудесное свойство слов и поняла, почему чудом, которым обладал Пророк, были именно слова и книга. Я поняла, что именно слово может открывать перед человеком дороги и строить его жизнь. Я поняла, что квинтэссенцией человека является слово. Жаль только, что я не могла написать в ответном письме больше шести строк, то есть двадцати слов. Но, невзирая на это, я строчила и исписывала бумагу, ибо знала, что слова, которые я пишу, западут в душу матери, отца, братьев и сестер, и они будут жить с этими словами. Значит, чем больше их будет, тем лучше. Мы с головой уходили в эти письма. Каждой из нас давали два маленьких листа чистой бумаги, и на них мы должны были уместить все слова, обращенные к стольким людям!..