Я жива. Воспоминания о плене - Масуме Абад

Мы заклинали Всевышнего всеми святынями мира, чтобы Он нейтрализовал силу ударов и оградил братьев от боли подобно тому, как Он спас Авраама от огня.

Крики израненных братьев, хохот Махмуди, ругательства надзирателей и лай той чудовищной собаки, которая всегда сопровождала Махмуди и вертелась в толпе, слились воедино в наших ушах, окончательно вымотав нам нервы и вогнав в состояние ужасного стресса. Мной овладело состояние аффекта. Внезапно я метнулась к двери, чтобы убежать, закричать, броситься к братьям и закрыть собой их еле живые, измученные тела, полные достоинства лица стариков, похожих на моего отца, и стать преградой между болью и телами пленных. Может быть, надзиратели постесняются меня, думала я. Однако Фатима остановила меня и потрясла за плечи, подобно человеку, который пытается привести в чувство другого. Она, всегда отличавшаяся особой терпеливостью и умением сохранять самообладание, на этот раз сказала сердито: «Что ты делаешь?! Или имей силы видеть всё это, или не смотри совсем! Для чего вообще вы бежите сюда каждый раз, когда раздается свисток к построению для подсчета пленных? Какая польза вам от того, что вы наблюдаете эти зверства?»

– А зачем ты сама смотришь?

– Я не хочу оставлять вас одних!

– Чем больше мы будем видеть, тем лучше узнаем и поймем, к каким людям мы попали в плен.

– Мы сможем пожаловаться на них в Международный Красный Крест.

– Жалуйтесь лучше Всевышнему!

Она взяла со всех нас обещание, что мы больше не станем приходить в это место и не будем столь любопытны.

Я любила Фатиму, как свою родную сестру, тоже Фатиму. Точно так же и она меня любила, как свою сестру Масуме. Я питала к ней особое уважение, потому что она была старше меня. Она обняла нас трех, подобно матери, которая горит в огне, но переживает лишь за то, чтобы ее дети не сгорели. Ее лицо было мокрым от слез. Она погладила меня по лицу и, желая сменить атмосферу и рассмешить меня, сказала: «Помни, что, если не будешь слушаться свою золовку и станешь пререкаться со мной, тебе придется забыть об Али-резе!»

Я пообещала слушаться ее, однако не могла совладать с собой, и каждый раз, когда раздавался свисток или крик к подсчету пленных, я бросалась к окну.

Был канун Ашуры. В моей памяти ожили воспоминания о хусейние бабушки, декаде мохаррама, проповедях, посвященных Предводителю мучеников, колыбели Али-Асгара… С другой стороны, те вещи, свидетелями которых мы были, заставляли меня чувствовать ответственность.

Мы находились в городе Эр-Рамади. Как близко это было к Кербеле! Мы пили воду из Евфрата – из того самого Евфрата, который является для нас не просто рекой, а извечным и непрестанным бурлением крови, дарующим новую жизнь и создавшим нашу историю.

Была ночь Шаме Гарибан. Та самая ночь, когда отрубленную голову имама Хусейна и караван пленников отправили в сторону Шама[168]. Без какой-либо предварительной договоренности между собой мы после совершения намаза прочитали несколько молитв, в том числе молитву о единстве. Однако ком по-прежнему стоял у нас в горле, и мы не хотели завершать богослужений Каждая из нас читала трепетные марсии (траурные песнопения) соответственно внутреннему состоянию своей души и била себя по голове и груди. Мы начали с Кербелы и Шаме Гарибан и дошли до Эль-Рамади, лагеря Аль-Анбар и пыток, которым подвергали братьев. Мы хотели взять в свидетели Всевышнего, пожаловаться Ему, излить Ему душу. Мы неотступно взывали к Нему и вопрошали:

– О Всевышний! Ты тоже видел, как расширились пределы Кербелы, и то, что мы сейчас находимся в Кербеле!

– О Всевышний! Ты тоже видел, как дети пришли на место казни без рук, подобно Абольфазлу!

– О Всевышний! Ты тоже видел, как меч невежества и дремучести врага рассекал их шеи!

– О Всевышний, Ты тоже видел, что Твой Хусейн больше не один, а его соратников – не семьдесят два человека, а намного больше!

– О Всевышний! Ты тоже видел, что путь Хусейна – путь борьбы со злом и притеснением – был пройден до конца, и Хусейн обрел вечность!

– О Всевышний, Ты тоже видел, как пленные на вопрос Хусейна: «Есть ли кто-нибудь, кто пришел бы на помощь мне?» – отвечали: «Лаббайк»[169]!

– О Всевышний! Ты тоже видел, как приверженцы Хусейна на глазах у тех, кто считал Твоего Хусейна чужестранцем, совершали намаз в сторону киблы!

– О Всевышний! Ты тоже видел, как последователи Хусейна, желая отомстить за пролитую им кровь, не однажды, но каждый день предаются мученической смерти сотни раз и вновь встают, чтобы снова быть преданными мученической смерти!

– О Всевышний! Ты тоже видел, как те, что стали презренными рабами мирских благ и боятся смерти, присвоили Хусейна!

– Как хорошо, что у нас есть Зейнаб, и наши крики могут звучать эхом в продолжение ее криков! Как хорошо, что у нас есть Хусейн, и мы отдаем свою кровь в знак подтверждения его бессмертия. Как хорошо, что у нас есть Абольфазл, и как хорошо, что у нас есть Создатель, который отомстит им за нас и опозорит их! О Всевышний, Ты знаешь, что все они (братья) оказались здесь, оглашая Твои послания, в знак любви и верности Тебе, Хусейну и непорочным членам семейства Пророка!

Крики и стоны, которые мы все это время подавляли, невольно переросли в молитву: «Махди, Махди, заклинаем тебя твоей матерью Захрой, подпиши этой ночью нашу победу!», – и понемногу эта молитва стала звучать все громче и громче. Насколько позволяло нам наше дыхание и глотки, настолько громко мы взывали к его светлости, имаму Махди. Мы больше ни о чем другом не думали: ни о свободе, ни о Красном Кресте, ни о своих семьях. Прожекторы, установленные на смотровых вышках, осветили нашу комнату, и в ней стало светло, как днем. Оборвав нашу молитву, в комнату ворвался Хамза вместе с несколькими другими надзирателями, которые начали бить кабелем не по нам, а по стенам, чтобы привести нас в ужас. Они кричали: «Заткнитесь, маджусы! Сегодня ночью мы расстреляем всех вас!»

Весь лагерь, особенно отсек номер 20, который находился под нами, думая, что надзиратели бьют нас, в один голос запели: «Махди, Махди, заклинаем тебя твоей матерью Захрой, подпиши этой ночью нашу победу!»

Братья разбили стекла в окнах, после чего в лагерь прибыл полицейский наряд по нейтрализации восстаний. Звуки выстрелов и лозунг «Аллах Акбар!», который дружно скандировали братья, заставляли лагерь дрожать. Охранники заперли нас и ушли. Мы, волнуясь за братьев, при каждом выстреле с силой ударяли по стене и кричали «Аллах Акбар!» Внезапно к нам в камеру вошел начальник лагеря Наджи, который за всё время ни разу не продемонстрировал враждебности в соотношении нас, и несколько охранников во главе с Джасемом Тамими, о котором мы всегда думали, что ему отрезали язык и зашили губы. Наджи сказал: «Зачем вы кричали? Зачем вы нарушили порядок лагеря? Что означают эти крики и вопли?! Завтра же я передам вас в “Аль-Истих-барат”, и будьте уверены, сюда вы больше не вернетесь!»