Я жива. Воспоминания о плене - Масуме Абад

Комиссия Красного Креста каждый раз приводила с собой нового пленного в качестве переводчика, и через него мы узнавали последние новости. Братья говорили: «Все ребята хотят встретиться с вами, потому что все мы действительно воодушевляемся вашим терпением и стойкостью».

Во время встречи с представителями Красного Креста, которая прошла зимой 1983 года, в качестве переводчика их сопровождал брат летчик Седик Кадери. Мы очень обрадовались, увидев брата Кадери, поскольку он тоже являлся частью воспоминаний о времени, которое нам пришлось провести в тюрьме «Αρ-Рашид». Его имя мы видели на стенах этой тюрьмы в числе пропавших без вести. И, встретив его живым, как и других упомянутых там пленных, мы понимали, что неимоверные усилия иракцев тщетны, и это укрепляло в нас надежду на уничтожение саддамовского режима Баас. Брат Кадери с волнением переводил господину Хьюмену наши слова относительно условий содержания и атмосферы, царящей в лагере. Периодически, хотя и с трудом, ему удавалось справиться со своими эмоциями – он выдерживал паузу и делал над собой усилие, чтобы не расплакаться. Хьюмен выразил недовольство тем, что стена, отделявшая нашу клетку от общей душевой, была совершенно мокрой. Однако к сырости нам было не привыкать. То, что мучило нас, и то, к чему мы не могли привыкнуть, были непрекращающиеся крики, стоны и стенания престарелых и молодых, раненых и здоровых пленников, которых пытали в душевой. Мы сказали ему: «Вот уже два месяца, как их, голых, непрерывно подвергают пыткам фалакой на мыльной земле из-за того, что они сообщили о моральных и физических пытках, через которые они проходят, в комитет Международного Красного Креста. Когда пленные, совершенно выбившись из сил, падают на землю, их поднимают и начинают бить кнутом. Не щадят даже раненых». Психологически мы были совершенно раздавлены душераздирающими стонами братьев, которые иногда так судорожно звали своих близких и молили Всевышнего о смерти. К тому же, несмотря на то, что мы были зарегистрированы в официальном списке пленных Международного Красного Креста, мы по-прежнему были лишены элементарных средств гигиены, поэтому Марьям сильно заболела и нуждалась в помощи гинеколога. Мы попытались объяснить ситуацию Наджи, но он ответил: «Иншалла, война закончится, вы вернетесь в Иран и там вылечитесь».

Брат Седик Кадери пригрозил представителям Красного Креста, что, если не будет доставлен врач-гинеколог для осмотра Марьям, весь их корпус объявит бессрочную голодовку. Угрозы голодовки всегда были действенны. Перед тем как уйти, Кадери сказал: «Сегодня, когда сотрудники Красного Креста все еще в лагере, мы объявим Наджи, что до тех пор, пока не приедет врач-гинеколог, мы не будем брать еду».

Через пару дней пришел врач, который дал Марьям какое-то снадобье, после чего ей стало только хуже. Врач настоятельно рекомендовал вегетарианскую диету, фрукты, овощи и спорт – то, что в той безводной и лишенной всякой растительности пустыне выполнить было нереально. Однако в лагере находились братья, доброта и сочувствие которых поистине являлись для нас бесценным сокровищем и творили чудеса. Для них не существовало ничего невозможного. Весь лагерь был пропитан ароматом их доброты, любви и самоотверженности, и ради проявления этих качеств они рисковали собственными жизнями. Если у нас возникали вопросы, дела или трудности, братья все как один начинали хлопотать, чтобы решить наши проблемы. Не знаю, каким образом и через кого происходил обмен информацией между тремя корпусами, однако в самые короткие сроки каждый из них, где бы он ни находился, делал все, чтобы облегчить наше положение. Мы хорошо знали, что порция еды каждого из них – нескольких ложек супа шурбы, но если вдруг они обнаруживали на своем подносе кусочек мяса размером с фалангу пальца, они все равно делили его между собой. Мы знали, что братья от голода ели растения, которые росли в саду, и высушивали мякоть хлеба, чтобы поддержать себя в минуты голодных обмороков. Мы знали, что Мохаммад Фаррохи был предан мученической смерти из-за того, что у него обнаружили карандаш размером с мизинец. Мы знали, насколько ценен был каждый филс, десять которых стоила одна лепешка хлеба. Однако братья копили эти филсы, чтобы они превратились в динар, и эти динары они затем отправляли в нашу клетку, в клетки раненых и немощных престарелых пленников. Несмотря на все беды, несмотря на то, что они дошли до крайней точки, все же смыслом жизни для них являлось не что иное, как благородство и борьба за веру.

Новость о болезни Марьям и необходимости врача и лекарств распространилась по всему лагерю. И после этого мы ни разу не вернулись с пустыми руками из того коридора, который был для нас оплотом надежды. Братья отправляли в этот коридор все, что имели, не обращая внимания на опасности, которые их подстерегали на каждом углу.

Однажды, выйдя на улицу, мы увидели брата Маджида Джалалванда. Он напомнил мне первый день и час моего пленения. В любое время года он ходил между офицерским корпусом и корпусом ополченцев в длинном пальто. Когда мы видели его в этом длинном шерстянном пальто, нам невольно становилось холодно. Он делал нам знаки рукой и кивком головы показывал в сторону коридора, однако мы, придя туда, как ни смотрели, ничего не могли там увидеть. Затем мы поняли, что он прячет что-то под пальто и выжидает подходящего момента. И тут – мы не поняли как – через стену коридора был брошен небольшой мешок, который оказался рядом с нами. Мы быстро подобрали его и стали думать, как занести его внутрь камеры так, чтобы охранник ничего не заметил. Мы открыли мешок. Он был набит ватой и марлей. Мы разделили содержимое мешка на четыре части, спрятали их под одеждой и таким образом занесли в свою клетку.

Мы знали, что раны и язвы на телах раненых гноятся и в них заводятся черви из-за отсутствия средств гигиены; знали, что раненые постоянно ругаются с баасовцами из-за того, что им не делают перевязки, и в санчасти не хватает медикаментов и перевязочных средств, однако раненые очень хотели проявить заботу и доброту по отношению к нам. Мы не успевали даже озвучить наши потребности, а братья уже присылали нам все, что мы хотели, по мере своих возможностей.

Весна 1983 года стала моей третьей весной в неволе. Между корпусами офицеров, ополченцев и дивизионщиков усилилось движение. Стало больше шума и суеты – все поздравляли друг друга с Новым годом и обнимались. А вечно занавешенная тем железным листом дверь нашей темницы не позволяла весне войти к нам.

Майор Махмуди приехал в лагерь. Первым делом он пришел в нашу клетку и сказал новому надзирателю по имени Хаджи, чтобы отныне он был нашим охранником. Хаджи был пожилым, видавшим виды надзирателем и вел себя со всеми сдержанно и степенно. Поэтому мы подумали, что Махмуди, убрав Хамиса, как будто желает сделать нам новогодний подарок.

Махмуди повернулся к нам и сказал: «Из двадцати лет прошло всего лишь три, осталось еще целых семнадцать». Эта его фраза погрузила нас в раздумья. Откуда он взял число 20? Каждая из нас невольно прибавила к своему возрасту 17. Мы передали братьям фразу Махмуди и попросили объяснить ее значение. Братья позднее передали нам новость о том, что Имам во время одного из своих выступлений касательно войны сказал: «Даже если война продлится двадцать лет, мы будем и дальше бороться».