Аппетит - Филип Казан

– Нет, сам пир должен быть тайным, – уточнил Паголини. – Глубоко тайным. Подальше от пытливых глаз. Ради вящего эффекта, вероятно.

– Что ж, Нино? Могу я сказать его святейшеству, что вы согласны? – Борджиа опять откинулся на спинку стула, зная, каким будет мой ответ.

– Конечно, ваше высокопреосвященство.

– Превосходно. Паголини расскажет вам все об этом. Боюсь, вам не удастся встретиться с его святейшеством, поскольку он пробудет в Кастель-Гандольфо до дня пира. И еще одно, последнее, Нино. Ваше благоразумие для меня несомненно. Но мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто я настаиваю на вашем благоразумном молчании в отношении меня. Я был бы рад считать, что вы сможете найти в себе силы рассказать мне все, что угодно. Вы понимаете? Не позволяйте делам его святейшества отягощать вас. Я буду счастлив разделить груз вашего благоразумия.

– Как пожелаете, ваше высокопреосвященство.

Меня отпустили, и мы покинули кардинальские покои вместе с Паголини, который рассказал мне, на что рассчитывать: не более десяти человек, включая его святейшество; безопасность – приоритет, в моем распоряжении будут папские солдаты. Никакой обслуги, кроме личных камердинеров Папы. Повар? О, это буду я, и я один. От меня потребуется принести клятву о сохранении тайны, каковая неприменима, конечно, если речь зайдет в беседе с его высокопреосвященством кардиналом, который, как князь нашей Церкви… Я понимаю? Я понимал.

Почти сразу же ко мне пришло решение воспользоваться подземными залами Помпонио Лето. Есть ли лучшее место? Охранять нужно только один вход, если его святейшество и гости пожелают спускаться по веревочной лестнице. Нет, их можно спустить с помощью лебедки, какими строители пользуются, чтобы перемещать камни. Второй зал легко будет чисто подмести и осветить факелами. Столы на козлах, складные стулья… С готовкой будут проблемы, потому что если внизу зажечь настоящий огонь, то всех удушишь. Но возможно, я сумею установить маленькую походную кухню наверху. На Эсквилине ночью слоняться никто не будет, и если солдаты поставят какой-нибудь кордон, или как это там называется… Все получится.

И все получилось. Я установил свою маленькую кухню в укрытии бань Траяна, не больше двух огней, железная подставка, одолженная у папской стражи, которая позволила мне подвесить два котла и несколько вертелов, и тренога для горшков и сковородок. Это соответствовало меню, которое я собрал на скорую руку из пары страниц Апиция, скопированных из рукописи Лето. Я с восторгом думал о воскрешении этих античных блюд, но на деле все оказалось довольно загадочно. Предками владели, как мне показалось, маниакальные пристрастия к любистку (он был во всем – зачем?), к дефрутуму и гаруму[31]. И в результате вкус у всех блюд оказался примерно одинаковым. Но все же, возможно, внизу, в гроте, в этом будет больше смысла.

Бо́льшую часть двух дней я провел под землей, прибираясь и украшая залы. Во-первых, пол был подметен. Под толстым ковром пыли стражник, которого я подрядил на это и который поклялся хранить тайну, за что получил хорошую плату, обнаружил великолепный мозаичный пол, более-менее неповрежденный, равный любому виденному мною в римских церквях. Я завесил двери портьерами и поставил столько канделябров, сколько смог добыть. Свечи давали меньше дыма и вони, чем факелы, и заставляли краски на стенах и потолке сиять и переливаться. Как странно, что никакой свет не касался их тысячу лет или даже больше… Стол на козлах установили посередине зала, с лучшими складными стульями из дворца кардинала Борджиа и шелковыми подушками, красной дамастовой скатертью и серебряной посудой, сделанной златокузнецом, который часто работал для кардинала, а недавно создал полный сервиз на основе нескольких блюд и кубков, найденных, когда рабочие копали яму под фундамент. Я взял посуду внаем за гигантскую сумму и еще больший залог – кузнец хотел, чтобы я их купил, но возможно, в результате сделки он получит папский заказ. Это не значит, что я сказал ему, зачем мне нужен его сервиз. Я никому этого не говорил.

Когда его святейшество, человек не то чтобы незначительной комплекции, не говоря о весе и объеме, был опущен в корзине через узкую щель, в которую та едва пролезла, – отряд солдат потел над лебедкой наверху, едва слышно бормоча придушенные молитвы, – я уже стоял внизу во главе маленькой фаланги слуг. На каждом была простая белая льняная тога, металлический обруч на голове, сандалии. Но, спустившись, его святейшество должен был увидеть четырнадцать одинаковых лиц, смотрящих на него снизу вверх: зная, что наряду с Древним Римом темой этого пира является таинственность, я заказал для всех нас маски. Нашел одного старика из мастерской, встроенной в стену храма Адриана, который делал маски для карнавалов. Я думал, это будет сложной и дорогостоящей работой, но мастер изготовил их всего за пару дней: ничего не выражающие белые лица с пустыми миндалевидными глазами и Купидоновым изгибом губ. Возможно, юноша, послуживший моделью древнему скульптору, ходил по этим самым чертогам.

Папа Сикст выглядел как сын лигурийского рыбака, которым он когда-то и был: тяжелое мускулистое тело, заплывшее жиром, большие руки, толстая шея и широкое лицо с мощной челюстью, разрезанное острым крючковатым носом. Издали он не казался человеком, способным оценить что-либо более сложное, чем крыша из дрока, и все же это был тот самый Папа Римский, который вознамерился восстановить величие Рима, утраченное много долгих веков назад, и чей интерес к писателям и художникам прошлого превосходило только желание сделать свою семью самой могущественной в Италии.

Его святейшество тут же уселся, и гости без всяких церемоний набросились на еду. Один из них был высок и довольно красив в изнеженной, немного женоподобной манере. Папа называл его племянникои, и сходство имелось. Двое других оказались флорентийцами: человек в последних годах зрелости в рясе архиепископа и куда более молодой мужчина, казавшийся смутно знакомым. Был и совсем старик, синьор Монтесекко, с прямой спиной солдата, к которому Папа, как я услышал, фамильярно обращался Джованбаттиста. Одного из оставшихся, с сильным акцентом Урбино, вроде бы звали Ортона.

Никого из них, кажется, не побеспокоил особенно любисток или дефрутум – они набросились на еду с изрядным аппетитом, хотя больше все-таки интересовались вином, великолепным греческим вином, ароматизированным персиковыми листьями. Я разместил небольшую группу угольных жаровен в дальнем зале, где вроде бы имелась тяга, чтобы дымы уносило, а пища оставалась горячей. И поскольку я был и стольником, и виночерпием, и нарезателем мяса, помимо главного повара, то бо́льшую часть вечера провел, бегая туда-сюда, раскладывая еду, бросаясь вперед подавальщиков, чтобы стоять с ножами наготове, когда принесут мясо и рыбу, и проверяя, нет ли в вине пауков. Мне бы хотелось изучить Папу Сикста, сделаться ему полезным, потому что вот он я, сын мясника из округа Черного Льва, готовлю и подаю еду самому его святейшеству, но времени на это не оставалось. Внизу, в гроте, было удивительно жарко, а свечи и жаровни только добавляли тепла. Я весь вспотел в своей тоге.