Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен

прочь, зализывать раны. Теперь претендентов у нее было двое: я и молодой подающий надежды сочинитель из журнала «Аврора» Андрей. Андрей был не красавец, но излучал уверенность в своем благополучном будущем и смотрел на меня снисходительно, как на фигуру, оттеняющую его достоинства. Я же по-прежнему играл в наивного, ребячливого, искреннего дурака, который попал в высшее общество и не может рот закрыть от восхищения. Роль была выигрышная, особенно в перестройку, и я играл ее не в последний раз. У либералок за тридцать всегда возникало желание взнуздать и окультурить диковатого молодого человека, а там, глядишь, и до греха рукой было подать. Словом, в истории с Мариной я шел верной дорожкой и приближался к главной цели культурной программы, когда случилась вся эта байда с обкомом.

Узнав о моем предстоящим «вхождении во власть», Марина извела меня возмущением: «Это оковы! Ты умрешь, ты задохнешься в этой тюрьме! Стыд и позор!» Андрей был не столь категоричен: «Мариночка, пусть попробует! Это бесценный опыт, поверь мне. Наоборот, нужно пихать наверх достойных людей!» Теперь, когда я «сбросил оковы» и ждал признательных аплодисментов, Марина резко переменилась. «Чем ты им не угодил?» – гадала она. – «Что-то тут не так. Что-то ты не договариваешь. С какой стати тебе отказываться?!»

«Тебя просто выгнали!» – решила, наконец, она и успокоилась. Три предыдущих ее мужа были неудачниками, и четвертого она выбирала особенно тщательно. Ошибки быть не должно.

Мои акции упали почти до нуля. Ставки Андрея, напротив, повысились. В конце концов он добился своего – Марина вышла за него. Это был крепкий союз двух амбиций, двух соперничающих самолюбий, бок о бок прокладывающих путь к успеху. Наши пути-дорожки на долгие голы разошлись.

В двух словах закончу эту поучительную историю.

Беда пришла откуда не ждали. Сокрушая советский строй, Андрей не знал, что сокрушает и собственную судьбу. Сначала все ладилось как нельзя лучше. Андрей удачно влился в либеральный мейнстрим конца восьмидесятых, когда посредственные, но бойкие журналисты по всей стране, почувствовали себя властителями дум и были уверены, что не выпустят из своих рук знамя либеральной Победы до конца своих дней. Это был зигзаг их удачи, триумф журналистики вообще. Потом пришел тот, кого так страстно ждали – капитализм без намордника и всяких там возвышенных «фиглей-миглей», пришел в своем натуральном виде вурдалака и стал с хрустом кушать в советском курятнике всех подряд. Сначала «крякнули» самые «независимые и умные», потом дошла очередь и до остальных. «Аврора» пошла ко дну. Вместе с коллективом. Марина была не из тех, кто опускает руки. Она верно поняла перемены. Договорились с мужем жить иначе. Со стихами было покончено, с глупыми разговорами о литературе тоже. Андрей решительно ушел в бизнес. Вернулся без гроша в кармане, обвешанный долгами и бандюками, которые волочились за ним, как волки за обессиленным бизоном. Марина бандюков боялась и намертво закрыла перед мужем дверь, старясь не слушать стоны и мольбы снаружи. Но Андрей-таки уцелел! Хотя, по словам супруги, окончательно «десоциализировался».

Все это я узнал много лет спустя, когда нашел Марину через общих знакомых. Все-таки она была незаурядной личностью, меня снедало любопытство. Проживала она теперь в центре Петербурга, в старом доме. Дверь мне открыла худая женщина, в которой я с трудом разглядел прежнюю надменную красавицу. Мы обнялись по-дружески и сели за стол пить чай. Говорила она, я слушал. Про поэзию она говорила неохотно; теперь она занималась танцами. Про мужа скупо сообщила, что он «десоциализировался» и больше ничего. Я и не расспрашивал. Потом начались странности. Через пять минут в дверь позвонили, еще раз настойчиво, потом опять…

– Кто это?

– Так. Не обращай внимания, – отвечала Марина.

Ничего себе «не обращай»! Я неоднократно порывался встать, но Марина властно удерживала меня. Сорок минут (я засек время!) мы пили чай под непрерывный звон в прихожей. Наконец я не выдержал.

– Слушай, даже если это муж, зачем все это? Давай откроем. Он ведь не уйдет. И что подумает?

– Хорошо. Если ты хочешь.

Мы вышли в коридор. Я невольно напрягся и сжал кулаки, приготовившись ко всему. Марина впустила в дверь старенького простоволосого мужчину в поношенном драповом пальто. Я растерянно сказал: «Здрасте», – но он меня, кажется, не услышал.

– Я вот сходил в магазин, принес вот… пряники, – пробормотал мужчина, встряхивая полиэтиленовым пакетом и глядя куда-то в бок.

– Снеси на кухню, – равнодушно сказала Марина. – И поставь чайник.

Ни «познакомьтесь!», ни «узнаешь, кто это?», «у нас гость!» – словно меня и не было. Словно не было сорока минут абсурда.

Мы вышли с ней на лестничную площадку. Я протянул руку.

– Ну… рад был тебя…

– Ты молодец, – сказала она твердо, – а я была дура.

И неожиданно грациозно обняла мой затылок ладонью, привлекла к себе и поцеловала в губы.

– Прощай.

Я вышел в питерский двор-колодец, поднял воротник и невольно перекрестился. «Мой Бог! До чего же причудлива судьба! И как мало мы знаем о том, что сулит нам благо, а что зло!» И все-таки Маринка внушала мне уважение. Сильная баба.

Глава 44. Изгои

Итак, я стал изгоем. Не отреклись только проверенные друзья. Китычу было наплевать на все эти райкомы-обкомы со всеми их обитателями, лишь бы заводился по утрам проклятый «Ераз», Андрей советовал смотреть на все, как на продолжение творчества, только Славик меня понимал, как никто.

Славка сам к этому времени испил кубок комсомольского блудодейства до дна. Из Петроградского райкома его перевели в секретари комсомольской организации Печатного двора, чтоб он набрался опыта руководящей работы перед предполагаемым повышением. Такой же несчастный чужак, как и я, в райкоме Славка уживался во враждебной среде более или менее благополучно, потому что спасала бессмысленная, но исключительно бумажная работа. На производстве его ждала банда неудовлетворенных молодых провинциальных баб, которые насмотрелись в детстве фильмов про комсомол и хотели видеть во главе себя альфа-самца с амбициями будущего генсека. Славку они приняли настороженно, сразу определив на глаз, что «не орел». Комсомольских «орлов» я и сам хорошо помню. Их удивительная способность вносить энтузиазм даже в похороны, всегда была для меня загадкой, а бойкая трескотня на собраниях была несносней звука бормашинки в кабинете стоматологии. К тому же комсомолки Печатного двора, как и вся страна, хотели перемен! Перемены, так уж вышло, олицетворялись новым секретарем, то есть Славкой.

Какой из эстета, умницы, рефлексирующего интеллигента комсомольский вожак? Славка пытался обаять склочное бабье своим врожденным дружелюбием, покладистостью, но только разбудил в них злой охотничий азарт и женское презрение: «Нюня!» «Нюня» не