Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен

говорит: «Никитин, у тебя ни стыда, ни совести! Ты куда дел новые покрышки?!» А куда я их дел? А мы их с тобой сейчас обмываем – вот куда я их дел! Понял меня? Ничего, старые еще месяца два продержаться, а там посмотрим…

– Я хочу очиститься, Кит. Отрекаюсь от греха, понял? Завтра пойду в лес, и ты со мной! В лесу мы ближе к Богу!

– У меня сейчас точка удачная: «рыгаловка» на Загородном… Вчера сосисок домой привез целую упаковку, бананов. Мать в восторге. В «рыгаловке» меня уважают, потому что, если что – я на ремонте, понял? Ищите другого дурака. А кто даст? Директриса мне: «Коленька», «Коленька»… Манда старая, понимает… А Ирка мне вчера прямо на складе дала… На ящиках…

– К черту всех баб! От них все зло!

– Согласен. Но иногда конец надо смочить?

– Ах ты, бабуин, бабуин дикий! Ну, за Федора Михайловича Достоевского! Не чокаясь! До дна!

Глава 42. Натэлла и Марина

Наш роман с Натэллой в редакции сопровождался многозначительными переглядами и сочувственными ухмылками. Я был «очередной», и мое падение было неотвратимо. Скоро Нате действительно стало скучно. Я не страдал, не ревновал, не устраивал сцен – как можно! У меня была защита: если становилось скучно – всегда под рукой был Кит, если наваливалась безысходность – я бежал к Андре или Славику, которые страдали тем же, если мучила похоть – Люда с радостью приходила на помощь.

Без сильных чувств Наталья засыхала. Мы любили наши горячие разговоры о литературе, она пыталась разжечь во мне интерес к театру, она много рассказывала о себе, о жизни… Она была, несомненно, умна и талантлива, и я никак не мог понять, почему она прозябает в еженедельнике, хотя запросто могла бы сотрудничать с центральными изданиями, да и на другом поприще добилась бы успехов.

Наверное, она была просто Женщина. Необузданная, но верная своему призванию быть женщиной. Ее личность была слишком сильна для будничных отношений. Она искала Мужчину, который утолил бы ее. Взял бы ее не силой, не умом, не кошельком, а пожирающим огнем страсти, равносильной ее любви. Это была утопия и на пути к ней она успела сокрушить немало мужских сердец, но и сама была в рубцах от бесчисленных ран, которые исковеркали ее характер. Чем больше было неудач, тем сильнее было желание мстить.

Я не умом, а шкурой своей понял это и начал сдавать назад почти сразу. Мне она была не по зубам. Зато у Натэллы зубы оказались покрепче, и свою добычу она не хотела отпускать.

Шло время.

Волею судьбы в редакции поменялся главный редактор, я успешно и благодаря протекции Наты «поступил» в Университет марксизма-ленинизма, Натэлла поднялась в должности и я стал ее подчиненным, а также одним из немногих мужчин, кто на своей шкуре испытал, что такое сексуальное принуждение со стороны женщины-начальницы, с грубым использованием служебного положения.

Отныне всякие легкомысленные отношения с Верой, в которую я был давно тайно и целомудренно влюблен, исключались. Исключались вообще отношения с женщинами, за исключением Любови Давыдовны. Свидания теперь назначались только Натэллой и отговорки были неуместны. Встречи проходили на ее территории, иногда у меня, в обед или вечером, и оставляли во мне осадок горького протеста и отвращения к себе. В постели Натэлла была безжалостным режиссером, начальником, который привык добиваться поставленной цели методом принуждения, насмешек и унижений. Признаюсь, не без стыда, иногда это срабатывало, и во мне просыпался настоящий мазохист. Что за пытка быть мазохистом уроженцу и жителю улицы Народной! Мне, способному выпить в парадной бутылку крепленого портвейна в три «булька», мне, который носил на голове шрамы от топора и кастета, мне, чьим кумиром в те годы был Тиль Уленшпигель и Тарас Бульба, стоять на коленях перед пылающей от похоти ведьмой, которая запрокидывала за волосы мою голову, чтоб посмотреть в мои глаза прежде чем сомкнуть бедра у меня на шее… я просто сгорал от ненависти к этой бабе и желал ее нестерпимо!

Друзья не догадывались о моих мучениях. Китыч не знал такого слова: «мазохист» и вряд ли сумел бы понять, в чем тут кайф. Он нашел свою «отраду» в «рыгаловке» на Загородном и пользовал ее в подсобке, пока она не переселилась к нему домой. Это была юркая худая женщина польских кровей, детдомовка с интеллектом ребенка, гипертрофированной сексуальностью и изломанной психикой. Идеальный вариант для Китыча, который всегда считал себя конченым человеком

К этому времени развелась Вера. Муж, научный сотрудник, подрабатывающий диск-жокеем на модной дискотеке, весельчак, тусовщик, выдумщик, на исходе пяти лет семейной жизни выдохся. Выдумки закончились, веселый задор иссяк. Надо было делать карьеру, а не плясать на дискотеке, но на работе не ладилось. С детьми тоже не ладилось. Вообще, взрослая жизнь не ладилась: банальный сюжет для нашего поколения. Лера была из тех милых, покладистых созданий, которые готовы удивляться и радоваться каждому дню, если муж умеет удивлять и радовать. Если разучился – огонь погас и раздувать его бесполезно.

Мы невинно сблизились. Невинность возбуждала нас обоих. Я обрел в ней ту самую прекрасную девушку, которую так и не нашел в юности; она просто отдыхала после семейных драм. Любовь Давыдовна с высоты своих восьмидесяти лет видела в нас прекрасную пару. Мы часто сбегали на обед по одиночке (чтоб Натэлла не ревновала) в ближайшее кафе, а потом гуляли. Я помолодел. Опять стал глупым, радостным и беспечным. Мы словно сбежали из взрослого мира и не хотели возвращаться. Все было, как давным-давно, в первый раз. И впереди был первый поцелуй (он так и не случился), и первое признание в любви, и первое падение в прекрасную бездну, когда юноша и девушка чудесным образом преображаются в мужчину и женщину. Мы наслаждались риском, стоя на краю. Никто не хотел сделать первый шаг. Он неизбежно увлек бы нас из этого волшебного состояния, а без него было невыносимо серо и скучно. Почувствовать юношескую влюбленность с опозданием в десять лет… не знаю, пожелал бы я подобное другу.

Натэлла оценила опасность сразу и теперь нещадно гнобила меня по всякому поводу. Она догадывалась, что ничего серьезного у нас с Верой не выйдет и все равно не хотела делиться. Редакция затаила дыхание и ждала развязки. Она наступила неожиданным образом. Лучезарное сияние Веркиных глаз неожиданно потускнело, а потом и вовсе угасло. Все. Закончился роман. Кто-то выключил рубильник.

В редакции появился новый молодой мужчина. Холостой и обаятельный. Из интеллигентной