Преследуя Аделин - Х. Д. Карлтон

странной способностью высасывать воздух из моих легких лишь глазами. И когда его страшные слова сопровождаются смертоносным взглядом, кажется, что у меня вообще нет легких.

Толстовка наконец расстегивается, и он медленно стягивает ее с моих рук. Она падает на пол, по которому сегодня тысячу раз проходили грязные ботинки.

Это похоже на жестокую метафору. Наряду с одеждой, этой ночью будут запятнаны моя плоть и душа.

– Кто-то может войти сюда, – шепчу я, мой голос едва пробивается сквозь напряжение, витающее в воздухе.

Он улыбается – лукавой улыбкой, которая говорит мне, что он не будет возражать, если кто-то действительно войдет.

– Как ты думаешь, что они будут делать? – спрашивает он, задирая мою футболку, подушечки его пальцев касаются моей голой кожи. По коже бегут мурашки – физическая реакция от электричества, танцующего в моем теле, когда он дотрагивается до меня.

– Думаешь, они будут смотреть? – спрашивает он. – Будут наслаждаться видом твоего обнаженного тела в зеркалах? Может быть, им понравится видеть, как твоя капающая киска отражается со всех сторон, куда бы они ни посмотрели. Или твой прелестный румянец на груди, когда ты кончаешь. Думаю, им даже понравится наблюдать, как закатываются твои глаза, когда мой член погрузится в тебя столь глубоко, что ты уже больше не сможешь вместить меня.

Прямо в мое сердце вонзается укол страха, заставляя мышцы заработать в ускоренном темпе. Однако мое тело реагирует гораздо более страшным образом.

Словно по его команде я чувствую, как пульсирует моя киска, как постепенно намокают мои трусики, пока она не начинает – совсем как он и сказал – капать.

Смогла бы я согласиться на то, чтобы за мной подсматривал незнакомец? Не думаю. Но что-то в том, как он рисует эту картину, все равно заставляет меня задуматься, позволила ли бы я.

– Тебя не смутит, что другие люди увидят меня голой? – задыхаясь, спрашиваю я, провожая взглядом свою футболку, летящую на черный пол.

Его пальцы скользят вверх по моему позвоночнику, медленно и целенаправленно. Они жгут, как лава, испепеляющая мою плоть.

– Нет, – рокочет он мне в ухо.

Я смотрю на него через зеркало: его глаза скользят вниз, пока не останавливаются на моей груди. Лямка бюстгальтера натягивается, материал впивается в кожу, а затем ослабевает. Черные кружевные чашечки, поддерживающие мою грудь, падают, и я остаюсь обнаженной.

Мои соски болезненно напряжены. Когда он видит мои затвердевшие пики, его язык проводит по нижней губе, словно у него выступает слюна при виде этого зрелища.

– Хочешь знать, что я бы сделал? – спрашивает он. – Я бы позволил им смотреть. Я бы позволил им увидеть, как я объявляю тебя своей и овладеваю каждым кусочком твоего тела. Они бы увидели, как мой член заполняет каждую твою дырочку, а потом наблюдали бы, как ты плачешь от того, насколько сильно ты кончила. А потом я бы убил их на хрен. Мой член все еще будет мокрым от твоей влаги, когда я перережу им глотки за то, что они посмели даже взглянуть на то, что принадлежит мне.

Страх внутри меня сжимается в острое жало, угрожающее лопнуть шарик здравомыслия, которое у меня еще осталось.

– Ты психопат, – задыхаюсь я.

На этот раз он смеется, и темный гул достигает прямо моих бедер.

– Ты научишься любить это, – рассеянно бормочет он. Его внимание отвлечено, поскольку его руки скользят по моему плоскому животу и касаются грудей.

У меня отнюдь не маленькая грудь, мне повезло с генами. Но его руки – настолько большие, что в них моя грудь кажется маленькой, едва наполняющей его ладони.

Он просто чудовище. Внутри и снаружи.

Тем не менее, я чувствую, что мои трусики намокают все больше.

Невозможно, чтобы тело одновременно испытывало и ненависть, и желание, но, полагаю, что без сложных человеческих эмоций мы все перестали бы казаться живыми.

Он сжимает мою грудь – почти до боли.

– Скоро я их трахну, – обещает он, прежде чем отпустить их и переместить руки к пуговице моих джинсов.

Одно единственное движение его руки, и все, что я ощущаю, становится таким же незаметным, как и грабитель банка в хранилище, полном денег.

Какого черта ты делаешь, Адди?

Черт возьми, я не знаю. Это неправильно. Очень неправильно. Но я не могу остановить его, пока он расстегивает мои джинсы. Я также не удерживаю его, когда он подцепляет их большими пальцами с обеих сторон и тянет вниз.

Сначала он помогает мне освободиться от обуви, а затем полностью избавляет от джинсов. На мне остаются только черные кружевные стринги.

Я сглатываю, мое сердце бешено колотится, когда я вижу наше отражение. Он все еще полностью одет, его взгляд перемещается по зеркалам, чтобы рассмотреть каждый ракурс моего обнаженного тела. Он выглядит так, словно не может решить, на каком зеркале остановиться. Я борюсь с желанием прикрыться. Мне кажется, что прятаться будет еще более неловко, чем стоять перед красивым мужчиной почти полностью голой.

– Ты тоже должен раздеться, – настаиваю я. Ни за что не останусь единственной обнаженной тут.

Наконец он выходит из-за моей спины и оказывается передо мной. Мне больно встречаться взглядом с его разными глазами. Когда я смотрю в них не через зеркало, все ощущается более реально.

И впервые этот момент с Зейдом действительно ощущается добровольным. И я не уверена, хочу ли я этого. Но какой, черт возьми, в этом смысл – не хотеть, чтобы это происходило по обоюдному согласию?

И все же какая-то больная часть меня хочет, чтобы он принуждал меня. Чтобы потом я могла изображать жертву? Продолжать притворяться, что моя киска не плачет по нему и что я не предвкушаю его внутри меня?

Изображать жертву куда легче, когда ты не являешься инициатором всех своих плохих решений.

– Если ты действительно этого хочешь, маленькая мышка, то тебе придется сделать это самой, – тихо говорит он.

Он смотрит на меня так, будто не верит, что я добровольно стану его раздевать. И думаю, он знает, что этот взгляд делает со мной. Этот засранец точно знает, что я не могу отступить перед вызовом.

Я оказываю ему то же внимание, что и он мне. Раздеваю его медленно. Осторожно. Намеренно вожу пальцами по его коже, вызывая собственную дрожь и рыча от нетерпения.

Я задыхаюсь, когда снимаю с него футболку. Шрамы не только на лице. Его кожу рассекают два глубоких следа от ножа – один через сердце, другой поперек рельефного пресса. Кожа на них выпуклая и неровная, ярко-розовая на фоне его загара.

И они