Слониха-пациентка - Дэвид Тейлор

часы просиживали у экрана радара, отслеживая перемещения траулеров-нарушителей и наблюдая в бинокли за линией побережья. Волны молотили о скалы с прежним усердием. Джон лежал на койке, почитывая Томаса Гарди[54]. Рожер глубоко погрузился в Коран. Я делал медицинские обходы, справлялся о здоровье нашего доктора, обсуждал наши планы с Мохаммедом, Саидом и Пьером, как мы сделаем наскок на тюленьи пещеры, втихаря потягивал виски с одним марокканским офицером, запершись у него в каюте, — но больше всего времени отдавал сочинительству.

Дни текли, и мы с Джоном все больше впадали в уныние. То, что многие представляли себе шумным и эффектным предприятием, оказывалось на удивление скучным. «Черт попутал меня связаться со всем этим делом! — размышлял я. — Сидел бы себе в Чессингтоне, еженедельно обходя тапиров, оцелотов и жирафов в компании своего милого друга Криса, или от случая к случаю оперировал кенгуру и косуль в зоопарке Голдерс-Хилл! Ну, на худой конец отправился бы инспектировать животных в цирке Джерри Коттлса!» Я был совершенно не в курсе, что происходит в мире: ни тебе телефона, ни факса. «Эль-Хамисс» мог связаться по телексу с морской базой в Агадире, но только по служебным делам, да и эта линия работала как Бог надушу положит. Что, если без меня заболели панды в Мадриде, киты в Антибе или дельфины в Риччоне? Я, конечно, знал, что в критических случаях мои партнеры — Джон и Эндрю — будут на высоте; но все же я предпочел бы знать сам, лично, не стряслось ли какой беды с кем-нибудь из моих зверей, моих пациентов, моих друзей, иных из которых я знаю и пользую по двадцати и более лет. Сколько их? Гарвей — дельфин из Коста-Брава, Гатти — бегемот из Виндзора, Снежок — горилла-альбинос из Барселоны, Фрейя — косатка из Франции, которая должна вот-вот родить, и еще множество, множество других! Все ли у них в порядке? За десятилетия своей карьеры «летающего Айболита» я побывал более чем в трех десятках стран — от Гренландии до Панамы, от Китая до Чехословакии, — но во всех случаях мне удавалось поддерживать связь со своей основной базой. Когда в Мадридском зоопарке наконец-то появилась на свет большая панда Чанг-Чанг, зачатая искусственно, я находился в аравийских пустынях, но через два часа после события я уже знал о нем. С тех пор как в 1969 году была учреждена служба «летающих Айболитов», я нахожусь на боевом дежурстве, открыт для связи 365 дней в году 24 часа в сутки. Открыт для связи — вот в чем суть. Теперь же, лишенный всяких средств коммуникации, я чувствовал себя прикованным к скалам побережья Африки.

Корабельные баки с пресной водой опустели уже почти на три четверти. Все шло к тому, что я вновь буду вынужден объявить отбой. На этот раз, по крайней мере, до следующего года. Но однажды утром мы проснулись и увидели, что наше судно обволок, будто кокон, густой туман. Над поверхностью моря, казавшегося еще смиреннее, чем прежде, стлалась белая пелена, в которой молкли даже привычные птичьи крики.

— А вдруг нам сегодня повезет? — сказал Джон, когда мы вышли на палубу и обратили взоры в сторону невидимой суши. — Ну что, рискнем?

Я дал добро, и несколько минут спустя мы погрузились в самый большой «Зодиак». Морской офицер стал к мотору; водонепроницаемые створки кормы корабля со скрежетом раскрылись, и корвет выплюнул нашу резиновую посудину на морской простор. Мы медленно отходили от «Эль-Хамисса», взяв курс на тюленьи пещеры; в белой мгле эхом отзывались всхлипы мотора. Несколько секунд — и корвет исчез из виду; казалось, мы шли не по водной глади, а сквозь облака в поднебесье. Марокканский морской офицер стоял у руля посреди суденышка, я примостился сзади, вцепившись в перила, а Джон расположился на носу лицом к нам, опершись седалищем о резиновый борт. Крадучись, шли мы навстречу цели, но волны снова дали о себе знать: чем ближе к скалам, тем больше наше движение напоминало катание на «американских горках». Туман по-прежнему держал нас в своих холодных и влажных объятиях; напрягая зрение, я всматривался сквозь пелену туда, откуда, как мне казалось, доносились звуки дробящихся о грозные скалы волн. Отважный кормчий не выпускал руля и не сводил глаз с компаса; теперь он вел нашу калошу черепашьим ходом, опасаясь шмякнуть нас о невидимые скалы. Джон изо всех сил старался удержаться; брызги летели через его плечо. Никто не проронил ни слова.

Вдруг лицо Джона перекосилось в неподдельном ужасе: рот как пещера, глаза из орбит.

— Ч-ч-е-ерт! Гляди! — проревел он два слова по-французски, устремив взгляд на что-то за нашими спинами.

Мы с офицером разом повернули головы. Позади «Зодиака» вставала мощная стена цвета зеленого бутылочного стекла, столь высокая, что вершина ее терялась в тумане. Она была не менее двадцати футов высотой. Казалось, все море внезапно обратилось в одну гигантскую волну, которая через несколько секунд обрушится на нас. Тысячи тонн воды готовы были с адским грохотом разнести нас в прах. Словно повинуясь инстинкту, марокканский шкипер развернул «Зодиак» носом к темной зеленой круче. Мотор завыл на всю железку, и я, объятый ужасом, к своему изумлению, почувствовал, как мы лезем почти что вертикально на стену. Все выше, выше — и вот мы на мгновение зависли на остром как бритва гребне волны. Волна уже начала рассыпаться, когда мы перевалили через ее хребет и, словно резиновый мячик, полетели вниз. Грохот волны, рев мотора — все перекрыл истошный вопль Джона. Позади нас волна рассыпалась в предсмертной агонии, и белая пена взыграла кружевом в туманной пелене. Я оглянулся назад — черные скалы были всего только в нескольких ярдах от нас. Просто чудо, что Джона не выбросило из нашей калоши. Я цеплялся за перила со смертной гримасой на лице, а офицер, бледный и с перекошенным от напряжения лицом, боролся с непослушным штурвалом и постоянно смахивал воду, заливавшую компас.

— Encore![55] — проревел Джон, который теперь стал за впередсмотрящего.

Сквозь туман мы увидели, как на нас надвигается новая темно-зеленая стена. И снова наш шкипер демонстрирует класс мореходства, и снова мы лезем на стену и в самый критический момент переваливаем за хребет и плюхаемся резиновым мячиком вниз. Но эта волна была уже куда ниже. Точно так же мы преодолели и третью, и четвертую, каждая из которых была менее угрожающей, чем предыдущая. Мой пульс более-менее пришел в норму, а в пересохшем рту вновь стало