Мир Чаши. Дочь алхимика - Филипп Крамер

— Они не должны были уходить, — ответила Жозефина и запрокинула голову, чувствуя, как набухают в глазах прозрачные горькие капли.

— Так Боги решили. — Девушка видела, как окутавшее тело Белокрылой серебристое облако тянется к Сержу, заплетает его тонкими нитями — и как нити вливаются в Узор Потоков, и он светится все ярче, вбирая их Силу — чистую Силу Ветвей, составляющую самую суть каждого Небесного Зверя. — А ваша Зверушка где?

Она помолчала, не зная, как ответить; стыд снова охватил ее, и еще пронзительней была только тоска.

— Я не знаю. Мне надо его найти.

— Вы, госпожа Жозефина, простите, — вздохнул Серж, — но вы не в матушку пошли. И судьба у вас другая совсем.

— Я бы хотела ее судьбу. Чтобы был дом, семья, где можно жить спокойно… лечебница… Какая разница, что творится в столице, если дома любят…

— Вас тут любят, — со всей серьезностью сказал Серж. Не отнимая руки от бархатистой Звериной шкуры, он перевел взгляд на госпожу, и светлое пламя Жизни в его глазах сияло несильно, но уверенно. — Я вижу, как смотрят на вас ваши люди.

Жозефина не попыталась посмотреть на них, но все вдруг отвели глаза, будто устыдившись того, как некто обнажил их мысли. Миг спустя каждый вновь смотрел на свою госпожу: она ощущала их чувства — окружающие, оплетающие ее, сначала стеснительно пригасшие, а потом окрепшие вдвое против прежнего.

Они действительно любили ее — трепетно, сильно и преданно, равно готовые утешить, исполнить любой приказ и умереть с ее именем на устах.

И те, кто жили в столичном поместье, тоже ее любили — иначе, ровнее и тише, но ничуть не слабее. А она любила их, их всех.

И сейчас она готова была оплакивать не ушедшую любовь к ней, а свою ушедшую любовь.

Любовь, величайшую силу всех миров, которая их не спасла.

Утешала ли их собственная любовь к ней их же смертные муки в когтях тварей?..

— Надо было вас забрать… — прошептала девушка. — Забрать сразу, как только все началось.

— Никто не знал, госпожа. Да и как тут узнать-то, мы ж не ясновидцы…

«Я знала!» — могла бы она закричать.

— Я знала, — ответила она тихо и добавила то единственное, что могло служить хоть каким-то утешением для нее: — Но узнала уже слишком поздно.

— Белокрылая говорит, там были твари, и они были большие и сильные, — прошуршал на ухо Лаки.

— Надо было разрешить Мартину продать браслеты, — это был прорыв боли, который девушка сдержать уже не смогла. — Приказать…

— Там было пламя, госпожа. И внутри, и снаружи. Сбылись чьи-то проклятия.

Проклятия Штерна, могла бы сказать она. Проклятия моего отца, Первого алхимика и Последнего заклинателя. Реннана Орбо.

— Как ты считаешь, чьи?

— Кого-то из старых магов, этакое только им под силу. Король, видать, накликал, Ирокар его забери и оты… простите, госпожа…

Она провела пальцами по сухой стариковской щеке, и трепетавшие, то поднимавшиеся, то опускавшиеся веки наконец закрылись: старый слуга уснул, ибо тело и разум, чудом Ветвей удержавшиеся по эту сторону Порога, нуждались в отдыхе, как и настрадавшийся дух.

Белокрылая убрала крыло, и Каталин сама легко и бережно подняла Сержа на руки. Жозефина знала, что дом, долженствующий вмещать хозяина поместья, его жену, пару-другую детей и десяток слуг, с ее приездом да с прибавлением учеников был давно уже переполнен, но она не успела приказать отнести старика в свои покои.

— Мы с парнями потеснимся, — пояснила Каталин и вышла из зала.

Стараясь не горбиться под вдруг свалившимся грузом горя и вины, Жозефина из последних сил добралась до своей комнаты. Там, задвинув засов, девушка сползла по дверному косяку на пол и, свернувшись раненым зверем, какое-то, неизвестное ей самое время плакала, вытирая слезы рукавами дублета и открывая рот в беззвучном, страшном вое из сдавленного будто удавкой горла. Она оплакивала своих домочадцев, а вместе с ними — мать, и отца, и тех, кто погиб при штурме Кор Фъера, — всех, кого она не сумела, не смогла защитить, на кого навлекла беду.

Парни, тихо подкравшиеся на стражу к двери госпожи, готовы были зажать уши, чтобы потом с чистой совестью говорить, что ничего не слышали, но им так и не пришлось этого делать — Жозефина всегда плакала молча.

Потому что собственная боль — вовсе не повод причинять ее другим.

Отец, не умея лечить, всегда терялся, когда маленькая Жози разбивала коленку, и спешно нес девочку к маме; а мама, улыбаясь, легким касанием рук исцеляла очередную ссадину и потом они вдвоем утешали папу, который пугался куда больше их обеих…

Яростно растерев лицо холодной водой из умывальника и заново расчесав костяным гребнем светло-каштановые кудри, Жозефина заплела их в косу как северянка, пропуская пряди снизу вверх, и, плавно сдвинув засов, распахнула дверь. Парни, сидевшие в трех шагах от двери и самозабвенно резавшиеся в кости, мгновенно вскочили, не иначе как магией успев подобрать и шесть костей, и стаканчик, и кожаный кошель, в котором все это хранилось.

— Берите палки и снимайте наконечники со стрел, — объявила она. — Продолжим занятия.

Если Зверь взлетел — охотиться на него нет никакого смысла: Небесный Зверь в небе — все равно что рыба в воде. Причем рыба очень сильная, быстрая, умная и созданная для боя.

Снова участвуя в общей удалой свалке, раз за разом наполняя грудь холодным воздухом, Жозефина испытывала некое отстраненное чувство, которое можно было бы назвать завистью, если б она только умела завидовать. Ей было грустно, что сейчас она не может ощутить этого дивного единения со Зверем, вертясь, пикируя и отбиваясь от наседающей толпы. Она улавливала ощущения Всадников, и оно ясным горным эхом отдавалось в ней — Зверь был и другом, и защитником, и оружием своего Всадника.

Частью него самого.

И как знать, чья душа появлялась на свет раньше…

После того как потеха закончилась, Жозефина отыскала оставшиеся от Фердинанда накопители и собрала Всадников и их Зверей.

— Вы чувствуете моего Зверя, старшего из вас?

Всадники разом кивнули, передавая ответ Зверей. Каталин медленно повторила слова своей Луны — вернее, преломила в человеческие слова пришедшее от мантикоры ощущение:

— Он далеко, он здесь и не здесь. Ему тяжело, он скучает и он сражается. Он собирается вернуться.

— Так давайте поможем ему.

Жозефина своей рукой начертила на очищенной от снега земле двора полиграмму ритуала: круг, внутри еще круг, пять линий, сходящихся к центру, а в нем — пятиугольник. На внешнем круге расположились пять накопителей, Всадники со Зверями встали на внутренний — каждая пара на своей линии, Жозефина в центре. Она напрягла, напружинила свой Узор, разворачивая его, прикасаясь к каждому участвующему в ритуале, беспощадно вовлекая все, что их связывало, — и долгая дорога, и пролитая кровь, и случившееся чудо, и пережитое горе, и беззаветная любовь и верность свивались прочнее корабельных канатов и якорных цепей, и сейчас Жозефина взывала к ним, овеществляла, заставляя всех ощутить дремлющее внутри единение — чтобы опереться на него и так послать объединенное усилие шестерых Всадников к шестому Зверю. Каждый, кто подошел бы к полиграмме, мог бы ощутить мощное напряжение Потоков, раскручивающийся вихрь Силы — но никого не было: Жозефина загодя позаботилась об этом, попросив всех без исключения быть в доме.