Мир Чаши. Дочь алхимика - Филипп Крамер

— Ты все расскажешь, обязательно расскажешь, — тихо и слишком быстро говорила Жозефина, с быстротой отчаяния работая ножом. Сержа уложили набок на большой стол в общем зале, и сейчас целительница срезала с него одежду, безжалостно вспарывая прочное сукно свиты, шерстяную рубашку, затем полотняную, добираясь до стрелы. — Как ты сумел выбраться?

Он нашел в себе силы усмехнуться.

— Я ж там всю жизнь прожил, нешто сам не выберусь и конягу не выведу?.. Есть ворота, а есть и калиточки, и люди есть, кто кой-чем да обязан, если не мне, так вашей матушке, добрая ей память… Имя де Крисси все еще замки отмыкает… и Штерна, поганца, помянуть пришлось, чтоб ему икалось.

— А подстрелил кто? — спросила девушка — отвлечь, увести от смертных мыслей, продержать в мире живых еще немного, еще миг, чтобы успеть подхватить гаснущую жизнь. Легкие, успокаивающе-прохладные ладони легли по бокам от раны, сдвинулись, замкнули ее в кольцо, закрывая дорогу для боли. Шэнан помог госпоже вытянуть глубоко засевшее древко, и животворная Сила полилась из рук целительницы, стягивая, сращивая пропоротые мускулы и кожу, закрывая сочащиеся жилы, восстанавливая пролитую кровь. Серж равнодушно глядел перед собой.

— Разъезд какой-то, я уж и не рассмотрел… Давно не ездил никуда, стежек-дорожек не помню, все по тракту скакал…

Когда от раны осталась красноватая отметина, Жозефина с помощью Каталин раздела Сержа по пояс — посмотреть, вдруг еще что есть — и наткнулась на располосованный пятью когтями бок; кровь успела запечься темной коркой, но заживать рана отнюдь не спешила, да и тянуло от нее чем-то удивительно и нехорошо знакомым…

— Тебя тварь успела порвать? — скрывая дрожь в голосе, выговорила девушка.

Старый слуга посмотрел на страшную отметину так, как смотрят на указанный кем-то давно забытый старый шрам.

— Мы ж без боя не сдались, госпожа, и я не сразу ушел. Если б не кобылка, не ушел бы и вовсе.

— Долго ехал? — Она почти не могла отвлекаться на разговор, сосредоточившись на ране. Привычное целительное воздействие пропадало втуне, и Жозефина не стала вычерчивать поврежденный Узор, теряя драгоценное время — ее Сила просто прошла тело насквозь и смыла губительную магию Корней; рана очистилась, и теперь легкая, светлая Сила Ветвей легла так, как должно, исцеляя разорванную плоть.

— Восьмой день уже в дороге… — Конюх потянулся было отвести исцеляющую руку, но не дерзнул.

Восьмой день… даже если бы вестник Меченого пробился через Щиты, он бы уже никого не нашел.

— Госпожа Жозефина, я дважды никого не уберег, какая мне цена… — В голосе старого слуги слышалось эхо тех самых слез, которые сейчас сдерживала Жозефина. — Хоть этот долг исполнил — вам сказать все… могу наконец и помереть спокойно.

— Это я не уберегла. — Она ответила шепотом, низко склонив голову — чтобы громко произнесенные слова не вышибли слезы из сдавленного горла. — Я не уберегла, Серж, хоть ты останься…

Он посмотрел на нее так, как мог бы посмотреть Реннан Орбо, ее отец, если бы только был здесь.

— Время такое, госпожа, ничего от нас не зависит. Как Боги положат, так оно и станет.

«От меня зависело, — могла бы она ответить. — Я приказала Мартину не продавать браслеты. Если бы их не было, мои люди, мои домочадцы были бы живы. Моя семья. Наша семья. Они погибли в когтях тварей из-за меня. Из-за меня!»

Но она молчала. Эти слова убили бы старого конюха, как ее глупый приказ убил всех остальных обитателей поместья де Крисси-Штерн.

Вместо того чтобы сказать невозможное, она наклонилась к Лаки и почти неслышно попросила привести его Зверя; парень кивнул, а сама она с горьким, задавленным в груди вздохом подумала, что по собственной глупости не может показать верному слуге своего грифона.

Изящная рыжая с серебряным отливом лошадка процокала в зал и, остановившись рядом со стариком — люди подались в стороны, пропуская ее, — ткнулась мордочкой в плечо, в щеку, в подставленную ладонь. Ощутив прикосновение шелковистого нежного носа, старый конюх оторвал гаснущий взгляд от любимой госпожи, и в глазах его снова вспыхнул свет — слабый и далекий, но живой. Морщинистая рука легла на чуткие уши, со знанием дела провела по гладкой шее, ласково почесала холку.

— Какая красавица… — вымолвил Серж, осторожными движениями лаская живое серебро шкуры. — Это же Зверь Небес, да? Повидал на старости лет, теперь уж точно помереть не страшно…

Воспользовавшись тем, что Серж отвлекся на волшебную лошадку, Жозефина, все это время державшая руку на его плече, попыталась поделиться через прикосновение своей Жизненной Силой — и не смогла. Тело и дух были слишком измотаны и страшной виной, и скачкой почти без сна и отдыха, и облегчением исполненного долга. Животворный поток проливался в пустоту, не принимаемый Узором исцеляемого.

— Хорошая лошадка… — говорил Серж, гладя ластящегося к нему Зверя, проводя опытными, чуткими пальцами по мягкому теплому носу, по бархатистому храпу, у опушенных длинными ресницами глаз. — Только вот, простите, госпожа, розог бы тому местному конюху, кто ж так за животинами-то следит…

Отказываясь верить, Жозефина не прекращала попыток, но уже помимо воли чувствовала, как ускользает из-под пальцев жизнь — жизнь того, кто был частью ее семьи с самого детства, кто баюкал ее на коленях, кто встретил ее со всем уважением как полноправную хозяйку особняка и кто единственный выжил в пожарище, сотворенном ее глупостью…

Щеку согрело дыханием: это Лаки, стоявший потупившись после упрека старого конюха, вдруг придвинулся, наклонился к уху девушки:

— Госпожа, Белокрылая говорит, что старик выживет.

— Его зовут Серж… — прошептала Жозефина, все еще сжимавшая плечо своего верного слуги.

— Она говорит, чтоб вы не тратили силы, они сами справятся, — и добавил, будто извиняясь: — Ваша Сила для него слишком… сильная, что ли. Белокрылая поделится своей.

Жозефина кивнула — обессиленно и благодарно. Надежда в ней вновь поднималась — не отчаянная, но ликующая, уверенная в том, что все будет хороню. Если Небесный Зверь говорил, его поистине стоило слушать. А молчаливая вера стоявших плечом к плечу людей — ее людей — поддерживала ее тем паче, что эту веру нельзя, невозможно было ни подвести, ни сломить.

— Я, ежели выживу, с вашего разрешения тутошних конюхов… поправлю. — Серж лежал, закутанный в чистый Свет, укрытый серебристым крылом. — А хотя в чужой монастырь…

— Ты здесь свой, — твердо ответила его госпожа. — Это и твой дом, пока здесь жив хоть кто-то верный имени де Крисси.

— Мне дом везде, где вы есть, — беспечно отозвался старый конюх. — А на столицу вы наплюйте. Жить надо там, где вас любят.

— Там вы меня любили… — снова шепотом, через сжатое судорогой горло.

— Они ушли не просто так, — в его глазах все так же пребывал Покой, но к смерти он уже не имел ни малейшего отношения, — каждый дрался как мог.