Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

Джим: Танад — третья

В тот год выпали ранние дожди на севере аль-Хамады.

Всадники разведки вернулись с возвышенностей и поклялись, что попробовали плодов трюфеля в трех его видах.

Адда и Хамиду в сопровождении нескольких пастухов отправились сгонять вместе верблюдов, чтобы вывести их на север пустыни.

Весна началась до окончания зимы. Растения зазеленели, и среди них — ранний аль-фасыс, кустарник, на корнях которого вырастают трюфели. На маленьких круглых пятачках земли, под которыми скрывались воды подземных источников, полопались плеши почвы и проклюнулись верхушки грибов из-под застарелого ила, возвещая их редкое рождение. В ущельях, спускающихся с возвышенностей, поднялись питательные сочные травы, вроде красного щавеля или сельдерея. А на равнинах заволновались танакфайт, полынь, а также некоторые ранние цветы пустыни. По благодатным вади разливался вовсю благоуханный аромат раннего испанского дрока. Птичьи перепевы раздавались по всей Сахаре, причем откуда-то прилетели многие птицы, ранее переселившиеся к югу. В первый же день по прибытии в этот райский сад Адда увидел трех журавлей. Двое из них слонялись без дела по одетому зеленью простору. Походка их выглядела величавой: длинные свои ноги они переставляли медленно, все их остроголовые, тонкошеие фигуры были нацелены на червей и шляпки грибов. Третий же взгромоздился на верхушку мертвого дерева, обзирая оттуда дугу горизонта, где кокетливо маячил мираж. Адда наблюдал за ними скрытно от своего приятеля, полностью поглощенного, как и другие пастухи, ловлей безрассудного верблюда с целью спустить его к стаду, уже собравшемуся на дне вади.

Ночами вокруг разложенных костров бродили волки и завывали плаксиво, словно на похоронах, однако, умудренные опытом пастухи знали, что это они радость свою выражают в предвкушении обильного и долгого сезона, полного будущих жертв. Тем временем мудрые пресмыкающиеся, особенно змеи, продолжали скрываться в своих норах, ибо звезды послали им предупреждение не слишком доверять переменчивому настроению климата в текущем году, они предпочитали укрытия до тех пор, пока не явится последний небесный знак ухода зимы и наступления весны и тепла.

Для счастливого Адды это была райская пора. Вокруг расцветал пропащий оазис, его затерянный Вау. Вечное его сокровище. Такой была Хамада в сезоны дождей. Юдоль ранней свежести. Земля первозданная, которую великий творец наделил всеми чертами в незапамятные для праотцев времена — жить и наслаждаться. Более того, Адда верил, чувствовал всей своей интуицией, что величие Его разливалось по всему пространству вокруг, устремленному в небеса зубцами горы Нафуса на севере и отважно блестевшему на юге пиками прочих гор, одетых голубыми чалмами. Он разостлал этот простор и освободил его от всяких тварей, не оставил ничего, кроме деревьев, трав и камней. А затем сердце Его дрогнуло, он ответил на мольбы и позволил первому из животных проникнуть в это сокровенное место. Это была невинная газель, увенчавшая своей красотой сочные травы, а деревья испанского дрока вокруг будто испили благодатный крови под землей и наполнили всю округу удивительным ароматом цветов. Его запах уловил представитель презренного люда, он взобрался на плоскогорье небесной Хамады из южной пустыни. Прогнал изящное животное, чтобы вершить на него охоту на бренной земле. Он породил его кровь, и тогда Хозяин величия наказал отступника, этот человек который первым вошел в рай, превратился в удивительное существо: нижняя половина его была телом газели, а голова — головой человека. Однако это не утолило вспышки гнева, которую вызвала в душе Творца агрессия человека. Он проклял его и заставил покинуть клочок земли обетованной, оставив за спиной те редкие дуновения — следы дыхания великого Творца, которые время от времени наполняют вечный покой аль-Хамады.

Жители Сахары передают из уст в уста повесть о том, как их прародители впервые наткнулись на их грешного предка с головой человека и телом газели и поняли, кто он, по ожерельям талисманов и кожаным амулетам, которые остались висеть на его шее, опускаясь временами до поверхности земли.

Всякий раз, как полнилась аль-Хамада осенними дождями и дождями зимними, чтобы вслед за ними явилась ранняя весна, Адда, находясь в этом райском уголке, чувствовал, будто приближается к небесным вратам и… может, в состоянии сказать, что способен говорить, как раньше не мог: говорить стихами!

Поэзия была его тайным тревожным голосом, его потребностью с самого детства, его целью до самой кончины. Однако он, как и всякий житель жестокой пустыни, ощущал поэзию, но не был в силах выразить ее символикой слов. Он осознавал ее внутри, но не был в состоянии произнести вслух. Стихи как спазм сдавливали горло и душу, но не желали излиться наружу, словно кость острая застревая в глотке и перекрывая дыхание. Он чувствовал, что его потребность в поэзии не была порождена желанием похвастаться способностью рифмовать перед своими сверстниками или выхватить ее неожиданно, как блестящее оружие, чтобы покорить им сердца невинных дев. Нет, он жаждал поэзии, чтобы покорить ею простор вокруг него и узнать, что скрывает в себе Сахара. Он искал в ней бога и свой утраченный оазис — Вау. Его никогда не покидало убеждение, что эти туманные символы, которыми набухает одна поэзия, когда-нибудь приоткроют завесу, чтобы он узрел тайну дождя, который в силах преобразить жестокую, голую, грязную землю, покрытую ковром щебня и гравия, превратить ее за несколько дней в зеленый райский сад. Он хотел воспеть красоту газели, чудо трюфеля на голом песке, райскую тишину, которую не опишешь словами и которую почему-то отказывается изобразить поэзия… Его охватывал спазм, он душил его, заставлял рыдать и биться в бессилии на безжалостных камнях, ранивших тело до крови и стаскивавших куда-то чалму, так что он временами обнаруживал, что остается с непокрытой головой. Если бы не его осторожность, что не позволяла ему покориться своим мучениям в уединении, люди наверняка бы решили, что он — дервиш или увечный калека. Он был в положении оскопленных, тех, что думают, будто избавились от желаний, но вдруг обнаружили, что страсть сжигает все тело, хлещет плетью нещадно и не находит себе выхода или отдушины, поскольку инструмент свой они потеряли. Да. Поэзия есть инструмент, средство, которым можно сорвать завесу и найти отдушину для переживаний…

…Волки прервали свой хохочущий вой. Он смотрел на звезды. Гроздья звезд также непрестанно взирали на великое зрелище Сахары. Они не забывали о своей вечной миссии подавать надежду истомленным заблудшим странникам, дарить колодцы тем, кто заслуживает.

— Не думай обо мне плохо, — произнес Адда вслух. — Я не хочу говорить стихами, чтобы покорять девушек. Я хочу стихов по другой причине, по потребности души.

— Наверное, — прохладно ответил на это Хамиду.

— Я не чувствую, что есть хоть одна сила, что может сорвать хиджаб с нашей Сахары, кроме стихов!

— Ну, что ж, верно. Я тоже пытался, как ты, но не вышло.

— Правда?! Ты почувствовал, что родился поэтом, а потом тебе шайтан рот запечатал, да?

— Я не чувствую, что шайтан мне рот запечатал. Рот запечатать в силах лишь Аллах.