Русский всадник в парадигме власти - Бэлла Шапиро

Значение XVIII столетия, ставшего своеобразным водоразделом между старомосковской и молодой имперской культурой, трудно переоценить. Для русского всадника новый светский век стал «золотым веком». К концу столетия в основных чертах сформировалась национальная кавалерийская школа, заложенная в период первых преобразований; русская верховая лошадь получила особое значение, как достояние не только национальной, но и мировой культуры. Продолжалось развитие «глубинных форм, которые в новых ипостасях выступали лишь с большей яркостью»[1384]: конь, как и ранее, оставался символом могущественного правителя, а культурный код «сильного мира сего» получил как никогда ранее устойчивую коннотацию с символическим образом конного героя.

К кругу важнейших феноменов военно-придворной культуры, подвергшихся символизации, кроме традиционных образов власти, престижности, национального достоинства, впервые были причислены образы гендерной привлекательности. Впервые ценностный контекст новой культуры был выражен понятием «мода»; модный облик приобрел значение новой мифологемы[1385].

За прошедшее столетие петровские нововведения перешли в область прочной традиции, изменившей содержание символического конного образа. В ходе все большей унификации старорусская культура почти полностью вытесняется из активного обращения. Из привычной приметы быта она перемещается в область национального наследия, имеющего больше символический, чем практический смысл. Ее замещает культура общероссийская: она становится принципиально новой категорией, визуально обозначающей принадлежность ее носителя ко всей имперской общности. С развитием имперской культуры, в поисках национального своеобразия общероссийская культура приобрела название русской. Это понятие перестало обозначать этническую или региональную принадлежность, перейдя в категорию универсального, характеризующего всадника Российской империи.

В последние годы нового светского века были определены те основы, на которых национальное кавалерийское искусство развивалось и в начале XIX столетия. «Под Аустерлицем мы сражались так же, как маневрировали под Гатчиной», — резюмировал полковник П. А. Иванов, автор масштабного «Обозрения состава и устройства регулярной русской кавалерии…», подводя итоги истории русской кавалерии XVIII в.[1386] «Без Гатчины не было бы и Парижа», — вторил ему военный журналист ротмистр А. Л. Марков[1387].

Дело императора Павла I было продолжено его сыновьями[1388]. При вступлении на престол Александра I полевые войска состояли из 215 батальонов пехоты и 41 полка кавалерии. К началу 1807 г. состав армии возрос до 436 пехотных батальонов и 62 кавалерийских полков. Наращивание численности планировалось произвести главным образом за счет увеличения числа офицеров[1389]. Вследствие этого ощущался недостаток в офицерском составе; он усиливался убылью в действующей армии, которая во время военных действий 1805–1807 гг. была довольно значительной.

Офицеров сухопутных войск в это время готовили четыре школы: 1‐й и 2‐й кадетские корпуса, Гродненский (Шкловский) кадетский корпус и Дворянское отделение Императорского Военно-сиротского дома. В кавалерию выпускали из 1‐го Кадетского корпуса, где часть воспитанников обучалась манежной верховой езде и конной экзерциции еще со времен директорства Б. К. Миниха (и по тем же правилам). С 1778 г. начато обучение кавалерийскому искусству воспитанников старших классов Шкловского кадетского корпуса; обучение проводилось по инструкции для Лейб-гвардии Конного полка[1390]. Воспитанники Пажеского корпуса, где также обучали верховой езде и кавалерийскому строю, выпускались преимущественно в Свиту. Сложившаяся в XVIII столетии система не удовлетворяла основным потребностям армии в новом веке.

Все перечисленные школы не давали требуемого армии количества офицеров. При почти полном отсутствии специализированных кавалерийских школ штаб-, обер-офицеры и нижние чины кавалерии (в том числе и конно-артиллерийская рота) ежегодно прикомандировывались к Конной гвардии «для узнания кавалерийской службы» в полковых условиях[1391].

Для восполнения потребности армии в офицерах со специальным образованием требовалось решить следующие первоочередные задачи:

1) расширить количество или объем подготовительных и/или учебных офицерских школ;

2) ускорить подготовку офицеров в уже существующих школах;

3) поскольку недостаток офицеров более всего чувствовался в кавалерии, развивать преимущественно кавалерийские школы;

4) усилить подготовку в кавалерийских школах в соответствии с догмой: «кавалерия, не умеющая ездить по правилам, не может принести никакой пользы и есть только одно бремя для своего государства»[1392].