Девяностые. Север. Повести - Владимир Маркович Гринспон

Машина по гравийной дорожке, вокруг большой клумбы, подъехала к крыльцу. Федор посигналил.

Открылись высокие дубовые двери главного входа, и с крыльца сбежал статный, высокий пан в длинном теплом пальто с меховым воротником и высокой меховой шапке под старину. Лицо его с вздернутыми вверх черными усами выражало полный восторг.

— Приехали, — с удовлетворением выдохнула пани, — вот и мой управляющий Збышек. Живой, еще важней стал.

А Збышек уже принимал свою госпожу за руку из кабины и разливался в восторженных речах:

— Як ше чеше, шляхетна пани, же знув чше виджа!

— Милый Збышек, я тоже рада видеть тебя невредимым, но прошу говорить на русском. Видишь, я с паном офицером, — княгиня позволила управляющему облобызать ей руку, но в дом пошла под руку со старшим лейтенантом.

В просторном вестибюле их ждала пожилая женщина в рабочем переднике и с кружевным чепцом на высокой седой прическе. Она по привычке сделала книксен, но хозяйка раскрыла ей объятья и они долго стояли, обнявшись и переговариваясь в полголоса.

Когда первые восторги встречи были высказаны, княгиня привычно распорядилась:

— Пан офицер останется у нас ночевать. Возражения не принимаются. Поедете утром, после завтрака. А мне надо переодеться и привести себя в порядок после дороги. Через час соберемся в каминной. Збышек, расскажешь мне о годах без меня. Старшего лейтенанта поместите в малую гостевую спальню.

— Идем, Яся, — позвала она старую горничную.

Когда все собрались у потрескивающего огнем большого камина, расселись в удобных тяжелых креслах, Яся подала всем по бокалу белого сидра. Извинилась, что вина в погребах не сохранилось.

— Вшистко германец забрав, — услышал Федор знакомую фразу.

А сидр Збышек выменял на хуторе.

Управляющий послушно придерживался русского и только прося о чем — то горничную, переходил на польский.

Из его рассказа, вернее доклада хозяйке, они узнали, что в имении с начала войны два раза располагались немецкие госпиталя — в 39-м и вот недавно, с ноября 44-го. Только месяц назад немцы срочно эвакуировали госпиталь на запад. Конечно, всё ценное — картины, серебряную посуду, лошадей и повозки, легковое авто хозяина — немцы забрали. В промежутке между госпиталями, немецкие власти не досаждали. Имение стоит далеко от комендатур. Раз в месяц, а то и два наезжали на мотоциклах жандармы, убеждались, что неблагонадежных лиц нет, и взять с усадьбы нечего, убирались восвояси.

Прислуга и работники разошлись по своим хуторам. Вот мы с Ясей и выживали сами.

— На что же вы жили, бедные!? — всплеснула руками хозяйка.

— Вы же спасли мне родной дом. Спасибо.

— Да благодарить надо мужа вашего, ясновельможного князя. Он когда уходил с войском передал мне три тысячи злотых серебром. Вот мы и жили на них первые два года. Потом к нам тайно заехал представник Лондонского правительства. Спрашивал Вас, пани. Я дав место, куда Вас князь услав. Он дав еще тысячу Английских Фунтов. Тоже монетами. Я тайно то у Познани, то у Сьреме у верных людей гроши меняв.

— Тут, великовельможна пани, есть еще один секрет. Хотев бы лично поведать.

— Ты, Збышек, кончай светскость наводить. Не перед панами сидишь. А от советского офицера тайны у меня нет. Говори.

Оказалось, что начальник и главный хирург госпиталя, что занимал имение перед бегством немцев, чех по национальности, не ушел с немцами. Он понял, что войне конец и с фашистами он может найти только смерть, инсценировал свою гибель — мол, взорвался на мине по дороге из штаба. Мотоцикл его и изуродованный труп действительно нашли, да и кто там разбирался во время панического драпа.

— Так вот, пан доктор, на конюшне схован. Просит сдаться у полон пану офицеру и не казнить.

Хозяйка вопросительно посмотрела на представителя победителей.

— Хирург, говорите. Это интересно. Могу мобилизовать, как сдавшегося. Тем более что славянин. Ведите.

Яся вышла и через пять минут в комнату бочком, и часто кланяясь, вошел невысокий, лет пятидесяти, мужчина в пенсне и саквояжем в руке. Сапоги и галифе у него были военные, но сверху был наброшен драный крестьянский зипун.

— Да уж! Замаскировался! — улыбнулся Федор.

— Вилем Зврат, — поклонился он еще раз, — доктор медицины от Пражско медисинско академия. Выпуску одна тысяча трыдцат чвертого року. На немецких документах: Вильхельм Зиберт, оберстлейтнант. Шеф фельдлазаретс дер фюнфте ами.

— Я вижу, инструмент с вами? — Федор показал на саквояж.

— Я, я, — начал доктор на немецком. Потом спохватился:

— Так, пан офицер. Это мий личный набир. Тут усе для хирургу.

— Вот и проверим, — Федор повернулся к хозяйке:

— Я Вам, Екатерина Николаевна, не говорил. Рана меня последняя тревожит. Никак не залечим. Уже месяц как. Может быть, проверим костоправа?

— Так Вы еще и раненный! Что же молчали. Надо было другого за руль сажать. Вам же больно! Сейчас же идите в кухню. Яся поможет. Там тепло и вода горячая есть. Ступайте. Не будем откладывать.

Чех ворчал, что операция в кухне это «фердамт» ужаст, мешая немецкое «черт побери» с чешским. Но потом стал распоряжаться, как привык в госпитале.

Размотав старые бинты и осмотрев рану, он покачал головой.

— Давно нада бы вскрывать. Гнойне мисто. Гангрена не далеко.

Тщательно вымыл руки, прокалил на спиртовке скальпель и положил больного прямо на большой кухонный стол, который Яся накрыла клеенкой.

— Анестезие нет. Будем так. Трпи.

— Доктор, так у тебя вон целая бутылка спирту. Давай сто грамм. Легче будет.

— Найн, воскликнул хирург. Я такого не практиковал никле. Спиритус это есть толко дезинфекция.

— Наливай, доктор. Русские пробовали. Годиться.

— Ну як годен, то держ, — и налил в мензурку ровно сто грамм, до черточки.

Яся дала Федору воды разбавить, но он только запил спирт маленьким глотком воды, посидел на столе пару минут и лег.

— Делай, доктор, дело. Так чтобы больше не повторять.

— Дело знам, — пробурчал лекарь, делая разрез. Потом минут десять возился в ране, что — то резал, скреб, вытаскивал.

— Финале, — объявил он, наконец, шить будем.

— Процесс зашивания Федор уже почти не чувствовал. Впадал от боли в какой — то туман. Голова кружилась.

Наконец он почувствовал резкий запах нашатыря и от неожиданности вскинул голову.

— Тише, болезный, — доктор вернул его голову на стол, — зараз спокойно сядм, ноги до низу. Будем бинтом наклад делат.

И показал ему черный, покрытый гноем, обломок. Величиной тот был с пулеметную пулю. Доктор пояснил.

— Сам плохо, дерво, сук. Металл не нарвав бы так. Древо усе в мкробе. Зараза. Глбко сидев. Тепр усе. Здрав буде.

Потом был легкий ужин и сон в уютной спальне на настоящей кровати, под периной.

Доктора Федор решил оставить