Дожди над Россией - Анатолий Никифорович Санжаровский

class="p1">— Ты чего мелешь, попиленный?

— Правдуню. Этим партайгеноссе, которые выдают себя за величайших гуманистов, людская жизня — тьфу! Даёшь всему миру богоборческие Советы! Да здравствует Мировой Союз Советских социалистических республик!.. Да здравствует Земшарная Республика Советов!!! Да возради этого-такого!.. Ленин как стебанул? «Пусть 90 % населения России погибнет, лишь бы 10 % дожили до мировой пролетарской революции!»[193] Да лёпнулись и притихли с Мировым Союзом Советских социалистических республик. А папашка культурной революции Мао чего сморозил? Открытым текстом сморозил великий кормчий: «Ради победы социализма можно пожертвовать половиной человечества». Видал, какая правит ими дурдицелла?! Им, ссученным марксятам, угробить полчеловечества — как два пальца культурно обоссать! Половина человечества — красная цена социализма. А какую цену они заломят за сам коммунизм? Конечно, всё человечество! Где тогда какая будет дрючба, если на земле комми всех уничтожат? Кто с кем будет дружиться? Труп с трупом?.. Морг с моргом?.. Погост с погостом?..

— Ну ты Ленин!.. Ву-умня-я-я-я-я-я-яшка!.. Только худенький… Ву-умня-я-яшка…

— А кто-то сомневался?.. Я что хотел сказать… Волосатый баламут папа Карло накаркал… Шалавый призрак коммунизма бродил, бродил по Европе. Нигде не нужон. Теперь и обоснуйся у нас? На хрена нам такая ига?

— Спрашивай у краснокожей КПСС. А не у меня…

Дальше я не слышал старческий трёп.

Забил угонистый цокот ликующих каблучков.

39

Не так хорошо там, где нас нет, как плохо там, где мы есть.

Г. Малкин

— Салют, Солнышкин!

Рина по-пионерски приложила руку ребром ко лбу и замолотила, как на торжественной линейке:

— Председатель совета дружины! Разрешите торжественно доложить, что ваш фельетон «Себестоимость кукиша» выскочил сегодня в «Молодом»!

И, не отнимая руки ото лба, радостно пошпарила наизусть:

«А всё началось с того, что беспардонно легкомысленный петух Титковых, потеряв голову, отчаянно погнался за каштановой вертихвосткой из соседского курятника Оськиных.

Стой, Петенька! Межа!

Эх!

Едва Петруччио пересёк государственную границу, как в мгновение ока был пущен в расход. Посредством дубовой «гранаты».

— Убили? — в истерике осведомилась титковская сторона.

— А мы не мазилы! — злорадствовала оськинская стенка.

Оба дома объявили друг другу состояние войны. Не на живот. Выше! Насмерть!

Особый размах баталия приняла после того, как сквозь плетень одна сторона с величайшим смаком показала другой комбинацию из трёх пальцев и стала с безумным наслаждением вертеть её перед ликом перепуганной соседушки».

Многое Рина опустила. Сразу к последней фразе:

«Люди, да подсчитайте наконец, во что обходится соседский кукиш, опрометчиво просунутый сквозь осевший плетень!»

Я свихнулся от радости.

Отупело пялился на Рину и не знал, какие сказать золотинке слова.

Век ждал, когда напечатают. И вот дали!

А я и не знал. Рина принесла весть вместе с газетой.

Я разглядывал свой фельетон на полосе и не верил, что он мой.

— Ты сколько его учила наизусть? — сам собой вывалился из меня вопрос.

— Анисколечко! Раз прочитала и запомнила. Очаровашка фельетон. Ты, лежачий синьор Помидоркин, ничего такого в голову не тащи. Кадрёжку там или прикол. Я по делу тусуюсь.

— Вашему делу, стоячая синьора, я готов служить и лёжа.

— Вот и служи. Антониони! Ты когда сядешь или ляжешь за нетленку?

— За что?

— За нетленную, за главную книгу жизни.

— А-а…

— Бэ-э… Я хочу, чтоб ты и дня даром не терял… Ехала сюда, наскочила на Нину ибн Семёновну. Блеск училка. Литераторша… Не тебе говорить. Я у неё в восьмом в прошлом году скакала на тройках… Она и у нас в училище преподаёт. Как она всегда нахваливала тебя. Очень деловой, перспективный в литературе товарищ! Сочинения пишет красивые! И о-оп с апломбом начитывать твои творения всему курсу! В назидание. Правда, мелкий корявый почерк прилично поругивала, но опять же находила в нём что-то родственное толстовскому. Слово незахватанное! Фраза — стрела!..

— Прекрати.

— Ни в чём не перечь да-ме… За нетленку!

— Прямо сейчас?

— Естесно.

— И о чём же?

— Об этом я и побеспокоилась.

На этом дурашную трепотню вроде можно и кончить.

Но Рина всерьёз пошла лупить про чаквинскую академичку.

Что мне оставалось делать? Слушай. Больной лежит, больничный идёт.

— Тётечка, — взахлёб тараторила Рина, — каких поискать. Трудолюбка… пчёлка. На питомнике вместе с рабочими горбатится. Академик! Знаешь, я раньше думала, что все академики должны быть почему-то высокие.

— Мне кажется, звания пока не за рост дают.

— Угу… Она мне по сердце только. Совсем малеча… малышок. И правило у неё весёленькое. Если селекционер не будет своими руками делать всю чёрную работёху, ничего путного у него не выскочит. Обязан учёный разговаривать с растением утром, в полдень, вечером. В вёдро и в непогоду… Чего-чего, а хляби у нас хватает. Чаква самая мокрая точка в стране. В дождь под зонтом, в снег в сапогах резиновых носится академичка по плантациям. И её богатырский восьмидесятилетний дубовый стол с резными ножками-вазами всегда скучает одиноко в кабинете. Домой она приползает уже в сумерках и до двух, до трёх часов ночи печатает. Под её колыбельную на машинке засыпают соседи за тонкой барачной стеной. Ну, кажется, кому понравится этот ночной грохот? А они привыкли к монотонному татаканью, не могут заснуть, если за стенкой не гремел артобстрел. Случалось, не гремел. Это бывало в редкие дни, когда она уезжала в командировку.

Она скромная. Аккуратистка. Косички ладненько собирает в комочек под коричневую беретку. Замкнутая. Не любит на людях алалы разводить. Её душа цвела в разговорах с травами, с кустами. Растения умнее, мудрее!

Никогда она не ездила по курортам. Не отдыхала. Отпуск оформит, а сама продолжает работать. Как будто так и надо.

Странно? Да? А что ж взаменку этой каторжной любви к делу?

От жизни академичка отщипывала минимум. Сидела на чае, на сухариках, на печеньках. Вскипятит на керогазе кипятку, тем и жива птичка.

Никто не знал, ела ли она когда мясо. Из живности у неё одни кошки, стадо кошек, и те все приблудные. Кур даже не держала.

В саду под окнами шумели пустяки. Два дерева алычи. И все фрукты. Зато цветов, цветов! Сирень. Гортензии. Тюльпаны. Кактусы. Пальмы. Мечтает съездить в Турцию на фестиваль тюльпанов. В мае бывает ежегодно этот фестиваль…

Я не скажу, что всё это было тоскливо слушать. Почему же не послушать, когда делать нечего?

Я ждал, когда Рина спустит пары, сама замолчит.

Но она распалялась всё сильней.

Больше всего изумило Рину замужество.

Ксения и Владимир учились в Тбилиси в политехническом. Познакомились. Надумали пожениться.

Ксения и скажи:

— Давай сразу не расписываться. Сойдёмся характерами — будем