Тощие ножки и не только - Том Роббинс

Как только удастся – кнутом ли, пряником – убедить людей в существовании сверхъестественного потустороннего мира, как их можно безнаказанно угнетать, навязывать им свою волю. Люди охотно мирятся с любой тиранией, нищетой и унижениями, если убеждены в том, что в конечном счете их наверняка ждет курорт на небесах, где спасателей в избытке, а бассейн работает круглосуточно. Более того, правоверные обычно готовы рисковать собственной шкурой в любой военной авантюре, какую только в настоящий момент затевает их обожаемое правительство. Как только упадет шестое покрывало, нас непременно ждет дефицит пушечного мяса.

Сильные мира сего также не могут оставаться в полной неприкосновенности. Несмотря на то что концепция загробной жизни делает массы покорными и управляемыми, одновременно она делает их владык склонными к разрушению. Мировой лидер, который убежден в том, что жизнь – это лишь пробное испытание перед более ценной и аутентичной загробной жизнью, в меньшей степени подвержен сомнениям и легко решится на ядерный холокост. Политик или монополист, уверенный, что Верховный Судия прилетит к нему едва ли не следующим рейсом из Иерусалима, не станет забивать себе голову по поводу загрязнения океанов или уничтожения лесов. Да и с какой стати ему это нужно?

Таким образом, зацикленность на загробной жизни – это не что иное, как отрицание жизни земной. Сосредоточить внимание на небесах значит сотворить ад.

В своем отчаянном стремлении преодолеть беспорядок, разногласия и непредсказуемость, которые отравляют существования, в своем желании начать жизнь сызнова, с чистого листа, в опрятном, абсолютно стерильном и охраняемом ангелами хабитате, религиозное большинство готово рисковать своей единственной земной жизнью, ставить ее на темную лошадку в забеге, не имеющем финишной черты. Неудивительно, что мы то и дело наталкиваемся на стремление к смерти в мировом масштабе – своего рода эсхатологическое продолжение извращенной логики Киссинджера, воплотившейся в формуле: «Для того, чтобы жить вечно, мы должны как можно скорее умереть». И если конца времен почему-то не видно, эти одержимые смертью безумцы сделают все, чтобы этот конец приблизить. К счастью для них, им повсюду видятся свидетельства того, что конец близок. К несчастью для этих безумцев, это те же самые свидетельства, которые их предки видели за многие тысячи лет до них.

Между тем термодинамические и космологические силы, образующие основу «времени», радостно движутся по спирали, никуда, по сути, не направляясь. Просто совершают спиралевидные движения. По кругу и снова по кругу. Упорядоченность расширяется, превращаясь в беспорядок, который затем в свою очередь сжимается назад в упорядоченность со скоростью столь ничтожно малой, что она утомляет нас и сбивает с толку до такой степени, что нам вечно приходится для этого изобретать, психологические окончания. Так что за шестым покрывалом скрывается не скучный циферблат, но выражение облегчения – выражение на наших собственных лицах, когда мы встречаем самих себя, идущих нам навстречу с противоположного направления, когда нам ничто не мешает наслаждаться настоящим, потому что мы больше не связаны по рукам и ногам будущим. Теперь оно кануло в прошлое.

* * *

В воскресенье вечером музыки в «И+И» не было, и поэтому заведение закрылось рано, сразу после матча с участием «Янки». За те несколько часов, пока по телевидению транслировали соревнование, время от времени то один, то другой посетитель спрашивал про Саломею. Спрашивал голосом дрожащим и взволнованным, голосом потенциального жениха. Увы, бубен лежал беззвучно, и ни Абу, ни Спайк не могли удовлетворить чье-либо любопытство относительно личности хозяйки.

– Так все же кто она по национальности? – спрашивал очередной отчаявшийся почитатель. Но Абу лишь качал головой.

– По ее словам, она ханаанитка. Но это, как и ее собственное имя, – лишь ее представление о шоу-бизнесе.

Никто даже не улыбнулся.

– Она работает сиделкой в клинике «Бельвью» по линии студенческого обмена, – раздался ответ. Все посмотрели на говорившего. Это был крепко сбитый чернокожий с белыми, как вата, волосами, относительно новый посетитель в «И+И». – Она родом из Ливана и находится здесь по студенческой визе. В дневное время ваша танцовщица меняет за стариками и больными судна.

За этими его словами последовал всеобщий обмен недоверчивыми взглядами.

– А откуда вам это известно? Вы что, сыщик, что ли?

– А может, я и есть этот самый хренов детектив, – ответил Шафто и, допив пиво, вышел на улицу.

Примерно через час последняя чашка была вымыта, свет погашен, и Абу уже собрался уходить.

– Мистер Коэн намерен заняться бухгалтерией, – выходя из ресторана, сказал он охраннику. – Он какое-то время побудет в своем кабинете.

– А как насчет официантки? – поинтересовался охранник.

Абу явно был удивлен.

– А она что, все еще здесь? – спросил он и, немного помолчав, добавил: – Да пусть себе остается. Не вижу никаких проблем.

И, потерев свой вишнево-морковный нос, сел в ожидавший его автомобиль.

Спустя минут тридцать, примерно в то самое время, когда Ультима Соммервель закрывала замки своего только что упакованного чемодана, примерно в то же самое время, когда Бадди Винклер укладывал в свой новенький чемодан заляпанный пятнами недавнего барбекю пиджак от Армани; примерно в то же самое время, когда Перевертыш Норман начал переворачиваться во сне – а на это предположительно должна была уйти целая ночь, – охранник снова обошел вокруг внутренний дворик ресторана и приложил ухо к стене. Он был не слишком удивлен, когда услышал, что хозяин ресторана и кудрявая официантка совершают дельфиний заплыв. Он легко мог представить себе, как они, обнявшись, лежат на диванчике в кабинете мистера Коэна. Тем не менее он, конечно же, даже при всем желании не мог мысленно представить, что на Эллен Черри нет абсолютно ничего, кроме пары новеньких туфелек-шпилек под леопардовую шкуру с изумрудными пряжками, а бумага, в которую они были завернуты, и перевязывавшая их красивая ленточка валяются посреди разбросанной на полу одежды. Охранник был готов услышать привычные, старые как мир звуки соития – шлепки, скрип дивана, удары плоти о плоть, раздающиеся в ритме отбиваемого партнерами шарика для пинг-понга, нежную пульсацию и возбужденный шепот, которые по-прежнему являются своего рода лингва франка удушаемой СПИДом Америки. Но он был решительно не готов к тому, что далее донеслось до его слуха. Это было некое восхваление, заставившее его немедленно перекреститься и попросить у небес прощения за воображаемый грех подслушивания чужих тайн.

– Иезавель! Иезавель! Раскрашенная царица Израиля. К тебе взываю я, о владычица Израиля! Распутница Золотого Тельца! Ваалова блудница! Иезавель! Шлюха самарийская! Царица наша, чью плоть пожирают псы!. Источник всех евреев протекает сквозь тебя, Иезавель! Моя владычица! Та, чья дщерь царствует над Иерусалимом! Из чьего чрева происходит род Давидов! М-м-м. Иезавель! Жрица прелюбодеяния! М-м-м… Дама пик! Царица Непотребных Девок! О, Иезавель, ты моя владычица, тебя восхваляю и хвалы возношу твоим сандалиям!