Майя - Ричард Адамс

Восторг кружил голову. Эту часть выступления нередко затягивали, оскорбляя богиню тщеславным самолюбованием, – именно об этом предупреждала Оккула. Но Фордиль снова пришел на помощь Майе. Ах, вот бы нырнуть еще разок, еще чуть-чуть поплавать, понежиться на песчаной отмели… Но нет, музыка торопила и звала за собой, требовала повиноваться богине, продолжать рассказ. Вот из леса к озерцу неторопливо вышел круторогий козел Шаккарн, беззаботно пощипывая траву. «Вы только поглядите! – говорила музыка. – Такого козла свет не видывал: белоснежный, с длинной шелковистой шерстью, острые рога изогнуты лирой, гладкие копытца отливают бронзой…» Леспа замерла в озерце, удивленно разглядывая чудесного зверя, который беспечно бродил по берегу, обрывая нежную молодую листву с кустов, а потом осторожно, с великой робостью, подошел к воде напиться. Леспа тихонько приблизилась к берегу, оперлась ладонями о песок, выбралась из озера и уселась на солнышке рядом с козлом.

Все в зале видели перед собой великолепное животное – не только потому, что его изображения украшали стены храмов по всей империи, и не потому, что его образ был запечатлен в умах и снах каждого из присутствующих, но потому, что бог въяве предстал перед Леспой на берегу лесного озера. Девушка – нагая и мокрая, в сверкающих капельках воды – потянулась к нему и нежно погладила крутой бок козла, кротко стоявшего у воды, потом обвила руками его шею и потерлась щекой о козлиное ухо.

Постепенно Леспа сообразила, что волшебное создание перед ней – мужеска пола… Ах! Она испуганно вскочила, изумленно округлив глаза и приоткрыв рот, и отбежала подальше, сгорая от стыда; однако чудесный козел не двинулся с места. Внезапно Леспа поняла, что в ней самой вспыхнуло тайное желание и что она… Майя застыла, опустив глаза и дрожа от сдерживаемого напряжения. Наконец она чуть заметно улыбнулась и неуверенно сделала шажок вперед, к тому, кого сама невольно призвала.

Майя передавала нарастающее возбуждение Леспы так, как учила Оккула, – с бесстыдством, подобающим спутнице бога, потому что, по словам подруги, «стыд богиням неведом, на то они и богини». Под ее откровенными прикосновениями Шаккарн сначала отстранился, а затем прильнул к ней, а она, смеясь, встала и поманила его за собой в чащу. Некоторые зрители парочками, не выдержав накала страстей, тихонько выскользнули из пиршественной залы, ища уединения.

Майя, снова скрывшись в темноте, столкнулась с непредвиденным затруднением: ей предстояло изобразить любопытную старуху, но как? Она осталась совершенно нагой, поблизости не было слуг, которые помогли бы ей с одеждой. В суматохе даже Фордиль не вспомнил об этой части сенгуэлы. Что делать? Ни в коем случае нельзя провалить выступление! Майя раздраженно хлопнула ладонью по стене и ощутила под пальцами мягкие складки – Саргет велел задрапировать пиршественную залу зеленой тканью.

Квадратные отрезы, локтей семь или восемь длиной, с петлями по углам, развесили внахлест на колышках, вбитых в щели каменной кладки. Майя приподнялась на цыпочки, сняла кусок ткани и завернулась в него с головы до ног. Барабаны жуа начали отбивать неровный, шаркающий ритм неуверенной старческой походки – бум-та-та-та, бум-та-та-та! – и на освещенную часть залы, прихрамывая, вышла старуха.

Старая карга с неприкрытым любопытством и завистью поглядела в чащу, передернулась от возмущения и торопливо похромала в деревню, где созвала своих товарок, чтобы отправиться в лес и изловить бесстыдницу, – все это Майя изобразила сочно и емко, с преувеличенной комичностью, будто на ярмарке в Мирзате; так простолюдины насмехаются над собой. Она так увлеклась, что добавила некоторые излишние штрихи: вот старуха в спешке вляпалась в навозную лепешку и брезгливо отскочила. Зрители дружно рассмеялись. Итак, деревенские кумушки двинулись к лесу. В это время две киннары начали риппу – повсеместно известную песнь Шаккарна, гимн кроткой Леспе, смиренно подчинившейся буре сокровенных страстей. Гости, ладонями отбивая четкий, резкий ритм, снова посмотрели на тускло освещенную середину залы, ожидая увидеть Леспу, укрывшуюся в чаще со своим божественным спутником.

Однако Майя, по праву, данному ей фриссором, поднялась на помост за спинами зрителей и улеглась на огромном столе, усыпанном гирляндами цветов. Она пылко сжимала невидимого любовника в объятиях, корчилась в пароксизме страсти, раздвинув согнутые в коленях ноги, и внезапно вскрикнула – единственный изданный ею звук за все представление. Гости ошеломленно обернулись и подались вперед. Майя выгнулась дугой и беспомощно откинула голову; в тусклом свете ламп золотистые пряди разметались по столу.

Теперь сами зрители невольно превратились в жителей деревни – грубые невежи, сплетники и дряхлые старики явились разрушить неземное блаженство, грязными руками раздавить хрупкие крылья бабочки, стереть с них волшебную пыльцу. При виде беснующейся толпы Леспа закрыла лицо ладонями, повернулась и соскользнула с широкой столешницы в темноту.

По традиции сенгуэла завершается изображением божественного перевоплощения Леспы и ее вознесения на небеса, что обычно достигается разными способами, в зависимости от индивидуального стиля танцовщицы и доступных ей средств. Иногда Леспа невозмутимо проходит между гостями к лестнице и, поднявшись по ней, покидает зал; иногда дети в прелестных нарядах возводят ее на украшенный рогами облачный престол среди звезд. Впрочем, ничего подобного у Майи сейчас не было, а Фордиль мог помочь ей только своим искусством, той музыкой, что, должно быть, звучит на небесах, услаждая неземными гармониями слух богов. Майя, следуя зову сладостной мелодии, поднялась, сияя от счастья («Благо есть чему радоваться», – мелькнула у нее мысль), и уверенно начала невесомое восхождение на ровном полу помоста. Леспа, став богиней, вознеслась над деревьями – Майя раздвинула невидимые ветви, – затем проплыла в облаках и наконец достигла сверкающих звездных островов, где протянула руку своему божественному любовнику Шаккарну, принявшему истинное обличье, где животное начало совмещалось с некогда человеческой сущностью. И вот Леспа, окруженная чуть слышным шепотом киннар и вздохами флейт, раскинула руки и склонила голову в благословении, еженощно даруя вещие сны простым смертным. В этой позе Майя застыла посреди стола, глядя на восхищенных зрителей. Музыка смолкла.

В пиршественной зале воцарилась тишина, потом гости стали чуть слышно перешептываться.

– Кто это? – громко спросил Саргета какой-то мужчина в ярко-синем одеянии.

Эльвер-ка-Виррион оглядел гостей и воскликнул:

– Это Майя с озера Серрелинда!

– Майя! Майя! – восторженно подхватили присутствующие.

– Майя! – разнесся по зале радостный хор голосов.

– Майя! – снова выкрикнул Эльвер-ка-Виррион и воздел руку в традиционном приветствии победителя.

Шенд-Ладор и его приятели с громкими криками бросились к помосту и опустились на колени у стола. Гости взметнули над головами ладони, растопырив пальцы в знак безоговорочного одобрения.

Майя пришла в крайнее замешательство и боялась даже улыбнуться или посмотреть по сторонам. К концу своего выступления она полностью погрузилась в забытье и не отдавала себе отчета в том, что на нее смотрят. Она, будто заигравшийся ребенок, полностью перевоплотилась в Леспу и даже видела, как с ее пальцев срываются радужные снежинки снов и, кружась, летят на спящую землю. Майя не забыла о зрителях, а словно бы вознеслась над ними, подобно истинной небожительнице, ощущая присутствие богини, – такие мгновения не зависят от искусности и мастерства исполнителя, а ниспосланы божественной благодатью. Разумеется, Майя осознавала, где находится, но во время танца все, что окружало ее, приобрело странный, фантасмагорический вид и теперь лишь постепенно принимало знакомые, привычные очертания. Гости шумно выражали свой восторг ее выступлением, а обнаженная Майя стояла на столе и не знала, что делать дальше. Сойти на помост, одеться и попросить вина? Нет, это будет неприлично. Она стояла не двигаясь и лихорадочно соображала, как достойно завершить выступление.