Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура - Борис Николаевич Тарасов

бытия соответствует у французского мыслителя и три обобщенных типа личности: короли, богачи, полководцы не видят величия людей ума (ученых, изобретателей, художников), которые, в свою очередь, не придают большого значения внешнему блеску и силе этих “великих людей плоти”. Обе же эти категории не осознают бесконечно более высокого величия премудрости, обретаемого в святости и любви.

Флоренский очевидно следует за логикой Паскаля, когда сравнивает несовпадение русел, траекторий и горизонтов возрастания низших и высших типов личности с невозможностью извлечь конечную величину из какой угодно суммы нулей или выжать каплю влаги из бесчисленных груд сухого песка, как невозможно из мистиков головы и тела превратиться в мистиков сердца. Для Флоренского, как и для Паскаля, высшее состояние личности, нашедшее абсолютное выражение в Иисусе Христе, заключается в любви и святости, трансцендентных для всего только человеческого и обретаемых в конечном итоге в результате “толчка извне, оттуда”. Одних только человеческих усилий здесь явно не хватает, поскольку доброты и великодушия, отрешенности от себялюбия и бескорыстия, глубокого ума и творчества, подвигов и мученичества – всего этого “величия еще недостаточно для создания высшей породы”. Настоящий переход в этот третий порядок бытия, или тип возрастания личности возможен лишь с помощью божественной благодати, проникающей сквозь многочисленные коросты в сердечную глубину. Только в чистом сердце, пишет Паскаль, пробуждается совершенная и истинная любовь – это последнее и абсолютное основание нашего бытия, приобретающее по сравнению с наличной действительностью и доводами рассудка наивысшую достоверность в личном опыте духовного возрастания и обожения, сверхприродная сила, “свертывающая” антиномии и противоречия, умиряющая внутреннюю борьбу в душе человека и открывающая ему горизонт и дающая зрение для Богообщения.

Флоренский уделяет значительное место в своей книге “уцеломудрию” сердца, являющегося без должного “благоустроения” не местом встречи с благодатью, а источником греховных помыслов и разрушительных страстей, утверждения отрицательной свободы эгоизма и самости как абсолюта. “Это очищение себя или само-исправление требуется для собрания всего существа в сердце, для внутреннего оплотнения около сердца всех сил духа – умом, волею и чувством (…) Только очищенное сердце может принять в себя неизреченный свет Божества и стать прекрасным”.

По Флоренскому, в преодолении эгоцентрического самообособления от Бога и “само-истуканства”, в освобождении неочищенного сердца от рябства онтологическим страстям через подвижнические усилия лежит путь к новой жизни в Духе, а через нее и к созиданию благодатной атмосферы вокруг. “От чего же спасает нас религия? – задается он вопросом и отвечает: – Она спасает нас от нас, спасает наш внутренний мир от таящегося в нем хаоса. Она одолевает геенну, которая в нас, и языки которой, прорываясь сквозь трещины души, лижут сознание. Она поражает гадов “великого и пространного” моря подсознательной жизни, “им же несть числа”, и ранит гнездящегося там змея. Она улаживает душу. А водворяя мир в душе, она умиротворяет и целое общество, и всю природу”. Флоренский как бы воспроизводит известную мысль преподобного Серафима Саровского о стяжании Святого Духа в отдельной душе, благотворно сказывающейся на душах тысяч людей, а также корректирует Фрейда, в монистическо-материалистической теории которого “гады” подсознательной жизни не поражаются, а ставятся во главу угла, “переодеваются” и с большим или меньшим успехом сублимируются, продолжая тем самым свое воздействие. Реальной же силой, их одолевающей, а также не только сутью и целью преображаемого состояния души, а также своеобразным познавательным методом становится любовь как “та духовная деятельность, в которой и посредством которой дается ведение Столпа Истины (…) Но это любовь благодатная, проявляющаяся лишь в очищенном сознании. Нужно еще достичь ее, – долгим (ох, долгим!) подвигом (…) Истинное познание, – Познание Истины, – возможно только чрез пресуществление человека, чрез обожение его, чрез стяжание любви, как Божественной сущности: кто не с Богом, тот не знает Бога”. И тогда, заключает Флоренский книгу “Столп и утверждение Истины”, как бы резюмируя свое собственное откровение и озарение Паскаля, “Сама Триединая Истина делает за нас невозможное для нас. Сама Триипостастная Истина влечет нас к себе”. Автор стремится и строгой логикой, и эмоциональной взволнованностью привести читателя к такому состоянию, когда сквозь плотяную рассудочность и монистическую непрерывность выступает, как снежная вершина из сизой утренней мглы, “Столп и утверждение Истины”. Такая же задача стояла и у его предшественника, автора “Мыслей о религии”, обращавшегося словами Спасителя к тем, кто с сокрушенным сердцем взыскует Истины: “Утешься! Ты не искал бы Меня, если бы уже не нашел”.

Л.И. Шестов и Паскаль

Л.И. Шестов не стал исключением в ряду отечественных религиозных философов “Серебряного века” – как и многие из них, он прошел в юности через увлечение марксистскими социальными теориями, исследовал статистические и юридические аспекты рабочего законодательства под руководством экономистов и правоведов И.И. Янжула и А.И. Чупрова в Московском университете, из которого был исключен в связи со студенческими беспорядками. Окончив юридический факультет Киевского университета и продолжая деятельность в области финансового права, Шестов вскоре полностью посвящает себя литературным и философским занятиям, участвует в заседаниях Религиозно-философских собраний в Петербурге, Москве и Киеве. В конце XIX – начале XX века появляются его первые книги – “Шекспир и его критик Брандес”, “Добро в учении гр. Толстого и Ф. Ницше”, “Достоевский и Нитше. Философия трагедии”, “Апофеоз беспочвенности”. Книга “Достоевский и Нитше”, наряду с трудом Д.С. Мережковского “Толстой и Достоевский”, стала одним из первых сочинений, в которых автор “Записок из подполья” и “Братьев Карамазовых” оценивался (правда на весьма своеобразный “своевольный” лад) как гениальный мыслитель. Шестов рассматривает “Записки из подполья” как оригинальную полемику с “Критикой чистого разума” Канта, умаляет в творчестве писателя линию, условно говоря, князя Мышкина – Макара Долгорукова – Зосимы – Алеши Карамазова и возвеличивает линию Раскольникова – Свидригайлова – Ивана Карамазова, считая последних выразителями мировоззренческой позиции писателя. В таком представлении сказалось влияние Ницше, которое, по словам Шестова, потрясло его, внедрило в сознание инъекцию огненного скепсиса и совершило внутренний переворот.

Метафизическое богоискательство сблизило Шестова и Д.С. Мережковским, Н.А. Бердяевым, С.Н. Булгаковым, В.В. Розановым, М.О. Гершензоном и предопределило дальнейшее развитие его философии жизни и религиозно-экзистенциальных исканий. В 1911 году он работает над книгой “Sola fide – Только верою”, начиная с которой в его творчестве господствует своеобразное сочетание религиозных установок и разумоборчества, а идеал абсолютного и нереализуемого сверхлогического познания обусловливает крайний скептицизм. После эмиграции из России в 1919 году за границей опубликованы наиболее значительные книги Шестова – “Potestas clavium” (“Власть ключей”), “На весах Иова (Странствование по душам)”, а также изданные посмертно “Афины и Иерусалим”, “Киркегард и экзистенциальная философия (Глас вопиющего в