Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

А шантажировать так и не научился. И вся эта эскапада — от боли, которая говорит громче слов.

— А мне некуда бежать.

Не слышит.

— У меня был выбор, Кайя. Я бы не вернулась, если бы не хотела вернуться. Понимаешь?

Не понимает. Прижимает палец к губам — просьба молчать.

— Но я готов принять твои условия, — последняя фраза заготовленной речи. И я разрываюсь между желанием отвесить ему хорошую оплеуху и обнять.

Главное — без слез, решит, что из-за него, и будет прав.

— Какие условия?

— Любые.

У меня условий нет, но… Кайя нужны правила. Определенность. Сделка — это всегда гарантия.

— Наведи в стране порядок.

Кивок.

— Мне нужна моя… наша дочь. Но я не хочу рисковать ее жизнью, поэтому, пожалуйста, сделай так, чтобы она смогла вернуться. И поскорее.

Кивает и ждет продолжения, а мне больше нечего сказать. Или все-таки есть?

— Йен…

— Ллойд или Мюррей примут его.

Я присаживаюсь на поваленное дерево. Старая осина некогда росла на границе леса и болота, приграничный страж, но ручей подмыл корни, а ветер довершил дело. И осина легла, продавив мох и мягкую рыхлую почву. Ветви ее обглодали, ободрали кору, и на белом древесном теле проросли грибы. Но в яме, прикрытой мертвыми корнями, поднимались побеги с характерными серебристыми листочками, что дрожали даже в безветренную погоду. Было в этом что-то правильное, но…

…осина — хороший символ, вот только думать надо не о символах.

У Йена появится семья.

И дом.

Нормальные игрушки вместо разбитых тарелок. Растреклятый пони, о котором Настька только и говорит. Безопасность. Постоянство мира. И люди, которые действительно будут его любить.

А что можем дать мы?

— Именно. Ты опять очень громко думаешь, — Кайя присаживается рядом. — Так будет лучше для всех.

Не знаю.

Не верю. Ему. Ллойду. Разуму. Логике.

Когда-нибудь Йен начнет задавать вопросы. Кайя остынет и будет мучиться чувством вины за то, что отказался от сына. А я? Смогу ли уговорить себя, что поступила правильно, избавившись от ребенка? Он ведь не исчезнет. И глядя на Настьку, я всякий раз буду вспоминать Йена, осознавая, что предала.

Я ничего не обещала, но все равно предала.

— Сложно все, — Кайя наклонился и зачерпнул черную воду, позволяя ей литься сквозь пальцы. Он разглядывал руку, воду, грязь, оставшуюся на ладони. Синюю стрекозу и прошлогодний лист, застрявший в трещине. Он опять сомневался, а я не могла понять причины этих сомнений.

Сложно. И наверное, единственно верного решения не существует. Есть просто решения, каждое со своими последствиями.

— Кайя… я не думаю, что… отослать его ты всегда успеешь, — древесина влажная и скользкая, на ладони остается ее запах — мертвый, прелый и в то же время мирный. — Я понимаю, что не заменю ему мать, потому что мать в принципе нельзя заменить, да и… обещать, что стану любить, как родного, не буду. Но я не причиню ему вреда.

— А я?

Стрекоза улетает, мы остаемся.

…вчера ты напомнила, каким был мой отец.

…мне просто надо было тебя остановить.

…нет, сердце мое, это правильно. Я не хочу искалечить этого ребенка только потому, что имел неосторожность совершить ошибку.

А что будет потом? Лет через пятнадцать? Или двадцать? Йен вернется на эту землю. И они вынуждены будут встретиться. Кем? Врагами? Чужими людьми? Не людьми вовсе, но взрослыми самцами, которые станут делить территорию?

Двадцать лет — не так и много.

Дети не должны воевать с родителями, как и родители не должны бросать детей.

А есть еще я. И Настя, которая может стать сестрой. Или соперницей, отнявшей родительскую любовь. Мы все можем кем-то стать друг другу, и надо решить, кем именно. Я не знаю, как не ошибиться, но я не хочу, чтобы за наши ошибки отвечала Настя. Да и Йен ни в чем не виноват.

— Ты — не твой отец, Кайя. И не животное. Пожалуйста, дай себе шанс.

И не только себе: нам всем этот шанс нужен.

— Считай, что это условие.

Примет. И честно попытается выполнить. А мне придется следить, чтобы они с Йеном не искалечили друг друга. Если ничего не выйдет, то я хотя бы буду знать, что пыталась.

— Нам пора возвращаться, — Кайя протянул руку, вежливый и ничего не значащий жест. Он снова закрылся. Играет по правилам хорошего воспитания.

Пускай.

— И еще, ты не можешь сопровождать меня в неопределенном статусе. Это повредить твоей репутации. Поэтому в Кверро мы поженимся.

Ну… хотя бы узнала, куда путь держим.

Если вам кажется, что мир сходит с ума, последуйте за ним. Во всяком случае, вы будете соответствовать миру.

Совет одного психоаналитика.

Вернулся.

Остался.

И все равно не мог поверить, что вернулся и остался. Разум любит играть, и Кайя было страшно оттого, что все вокруг вдруг окажется именно игрой. Ему ведь хотелось сказки.

Чтобы чудо.

Изольда.

Дядя и Урфин.

Снова, как раньше или почти. И больной разум по-своему логичен. Кайя видел безумцев, которые придумывали себе свой собственный мир, где были счастливы. И эти миры были реальны для людей, их создавших. Там оживали мертвые и возвращались потерянные, там появлялся шанс исправить ошибку, и все заканчивалось непременно хорошо.

В безумии, если разобраться, есть своя доля чуда. Оно многогранно и полновесно. В нем небо — синее. Трава — зеленая, и у зеленого тысяча оттенков. В них хрупкость молодых листьев и живая сила травы, что пробивается сквозь окаменевшую землю. Тяжелая лента леса, которая почти растворяется в синеве… а если смотреть на солнце, глаза начинают слезиться.

Кайя смотрит, потому что может.

И трогает траву. Солому. Собачью шкуру с жесткой шерстью, в которой засели прошлогодние колючки и тугие шары клещей, наверняка свежих. Он гладит старые доски, что норовят посадить занозу. И хрупкие шляпки волчьих грибов.

Грибы горькие, с резким запахом. И от старого гвоздя, который Кайя вытащил из коновязи, во рту остается вкус железа и ржавчины.

Он снова слышит: стрекот кузнечиков и скрип половиц в доме. Кряхтение старых петель, на которых провисает дверь… шаги… людей. Звуков много. И разве способен он придумать все это? И запах сена? И лошадей. Хлеба. Молока. То, как белые струйки звенят о подойник, и женщина то и дело разгибается, растирая ладонями спину. Она настоящая? В длинной юбке, подвязанной узлом выше колен, и с коленами, раздутыми болезнью, со старыми стоптанными сапогами и этим подойником, слегка мятым, неновым, но чистым. Или вот черная корову с пятном на лбу. Один рог длиннее другого, а вымя разбухшее, перевитое венами. Корова не торопит хозяйку, привычна.