Взрослая колыбельная - Юлия Шолох

Наша недавняя ночь была полна удовольствия, но с темным, дурным оттенком, так, что если и не стыдно за нее, то грустно. А сегодня все иначе — это если и не прощение, то ростки надежды, которые пробивают даже камни, находят малейшую щель и вопреки всему рвутся на поверхность. Почему? Да потому что они живые!

У Волина теперь соленый густой вкус. Движения его бедер как морская качка, которую невозможно контролировать или остановить. Его поцелуи разнообразны, как сокровища на морском дне, а глаза как вода сквозь километровые толщи глубины.

И это единственная бездна, в которой я готова утонуть.

На самом деле я не кричу, хотя рот открыт, но воздух застревает в горле, когда его волны тащат в водоворот и накрывают с головой, и тело как будто распадается на мельчайшие капли, и только его руки удерживают мое тело в целости и сохранности. Хранят, как и обещано.

И его разрядка — мучительно-сладкая, необычно-сильная, которая сеет во мне надежду на скорое появление новой жизни, которая делает удовольствие совершенным.

Сон этой ночью поверхностный, отрывистый, потому что невозможно выспаться, занимаясь любовью или просто крепко обнимаясь, но я почему-то чувствую себя отдохнувшей. И никуда не хочу уходить, ничего не хочу искать, ведь вот оно — мое сокровище, в моих руках.

Когда стало светать, оглушительно запели пойки, которые просыпаются, как только лесная темнота отступает, и дремота окончательно выветрилась из головы. Наступил новый день.

Мы ушли на рассвете, быстро и тихо, я даже с Лелькой не попрощалась. Вещи свои нашла собранными у входа, не пришлось топать, шуметь и будить спящих.

Душа летала. Думаю, Лелька все поймет. А может, уже поняла, раз вещи собрала и ко входу выставила. Такой странный жест, в другое время означающий «убирайся из дома куда хочешь!», в данном случае выглядит как пожелание отправляться туда, где тебе будет лучше.

Потому что хуже некуда.

Волин встретил меня у бани, забрал вещи, взял за руку и повел домой. Ачи моему присутствию обрадовалась, бросилась и облизала лицо раньше, чем я сообразила ее отодвинуть.

И в общем-то… неприятно не было. После того летяшки, умершего по вине Волина или кого другого, уж не имеет значения, я зареклась заводить животных. Иногда очень хотелось, ведь теплое существо, которое тебя будет любить, лучше, чем полное одиночество. Пожалуй, вместо питомца я завела Федора. Это было нечестно с моей стороны, но он теперь тоже станет счастливым, просто обязан стать!

В лесу еще холодно, и мы идем по еле видной тропинке, а вокруг только треск от Ачи, которая скачет как бешеный заяц, да переливчатая песнь пойки.

И моя рука в его крепкой руке.

* * *

Макарский предложил ему перейти на службу во второй по размеру город княжества. Обещал хорошую должность и большой оклад. И похлопотать за него перед князем, ведь порчу-то они с Катей вдвоем остановили! Да и про порядок, наведенный в здешних местах лесником, ему рассказали.

Раньше Волин схватился бы за такую возможность и руками, и ногами, но Хвощи… Люди с заимки и даже некоторые невезучие бедолаги с приисков… Как они без него? Пусть они небогаты и пользы от них нет, но страшно представить, что произойдет, когда без него приисковый сброд выйдет из-под контроля.

Волин чувствовал за них ответственность.

А когда понял, что вскоре Катя уедет, совсем уедет и не будет больше даже случайных встреч, то и Хвощи отошли на второй план.

— Ачи, — сказал он самому близкому своему существу, — пожалуй, я не смогу дальше без нее. И если случится так, что меня больше не будет с тобой, прости.

И он попрощался с собакой, взял нож и пошел, не зная, вернется ли обратно.

И вернулся. Не один.

Раньше я боялась пропустить появление поблизости водопляса, потому что меня жутко интересовало, как это происходит. Хотелось посмотреть вблизи, от самого зарождения — пусть даже утверждают, что зарождение длится всего секунды, — до окончания, когда вода становится просто водой и ведет себя соответственно — падает и впитывается в землю, вместо того чтобы висеть в воздухе и давить собой, как камнем.

Теперь же я больше всего в жизни боюсь, что водопляс поглотит Волина, пока я далеко. Что я не успею добежать, не успею откачать его и он умрет на моих руках. Может, поэтому не отхожу от него далеко, таскаюсь следом, пользуясь, что он не спорит и не прогоняет, только улыбается сам себе, да посмеивается на пару с Ачи. Понимаю, что шансы погибнуть по вине водопляса мизерные — скорее упавшим в лесу деревом пришибет, а стоит оказаться далеко от него — и кровь стынет от ужаса. Только и делаю, что представляю, как неожиданно над ним опрокидывается невидимое ведро и вода забивает ему глотку, не давая дышать. Конечно, это паранойя, со временем я с ней справлюсь, но пока себе потакаю. Да и, может, мне просто хочется быть с ним рядом?

Теперь я хорошо понимаю Лельку, которая однажды сказала, что иметь нечто живое, ценное и потерять его — это очень страшно. Сама мысль о возможной потере парализует и вызывает тайные страхи о том, что проще, когда ничего ценного у тебя нет.

Но я ни секунды не сомневаюсь, что счастье иметь любимых людей того стоит. Иначе зачем жить? Ведь рано или поздно нас не станет, и это неизбежно. Так пусть наша жизнь пройдет в радости, которая только сильнее от осознания того, что она конечна.

Волин не любит этих моих рассуждений, они кажутся ему пустой тратой времени.

Зато он очень любит меня целовать и прилагает массу усилий по выполнению моих пожеланий в отношении детей. Иногда я шучу, что такими темпами у меня родится сразу дюжина, как котят, но это его не смущает.

А меня не смущает жизнь в лесу, как оказалось. Всегда хотелось каких-то удобств, роскошеств, излишеств, а заточение в лесной чаще, когда воду нужно таскать ведром из колодца и невозможно полностью вымести из дома мусор, в мои приоритеты не входило. Бытовая колдунья же из меня аховая.

Но сейчас, просыпаясь и слушая старательную пойку, прыгающую по крыше, и чувствуя руку Волина на груди, а его бедро у своего, я думаю, что дом лесника — идеальное место.

В быту мы тоже легко приспособились друг к другу и разделили обязанности. Он, конечно, не просил помощи, но со временем я растаяла и начала добровольно помогать по дому. И даже пару грядок на огороде завела, уж очень мне хотелось копаться в земле.

Из сыскарей меня отчислили. Макарский слегка сердито донес в письменной форме, что, переводя меня со сложных случаев на простые, он не имел в виду, что я должна зарыться в глухомань, в медвежий угол, а хотел от меня чего-то другого. Знаю я, чего он хотел — девчонку на подхвате. А, плевать! О моем возвращении к работе речи не шло.

Через какое-то время Лелька прислала записку.