Кошмары - Ганс Гейнц Эверс

внизу, на песке. Я дрожал, боялся и хотел улизнуть, но не мог оторвать взгляда от этой сильной женщины. Я хотел, чтобы она тоже взяла меня, понесла на руках, как несла Мод Байрон. У меня было одно горячее желание – лежать там, как бедная маленькая девочка, прижавшись к сильной груди этой великой женщины. Я, возможно, мог бы стать ей… стать великой женщиной…

Страница 972, почерк барона:

Когда я вспоминаю минувшее – это я прожил свою жизнь, я, барон Езус Мария фон Фридель, лейтенант кавалерийского полка и бродяга с большой дороги. Никто иной. Лишь на короткие промежутки меня обуревало чуждое существо, изгоняло меня, отнимая тело и мозг, овладевая мною. Оно выбрасывало меня из меня самого – это хуже. Как это смешно, но по-другому и не скажешь. Но я всегда возвращаюсь, всегда возвращаюсь, беру себя в руки. Десяток или дюжину раз, не более, эта женщина врывалась в мою жизнь. По большей части лишь на короткое время, на несколько дней, на несколько часов только, раза два на неделю, а потом в течение пяти месяцев, когда она (вовсе не я!) прислуживала у графини Мелани.

Как все это было в моем детстве, я не знаю. Знаю только, что всегда был ребенком, и никогда – мальчиком или девочкой. Так продолжалось до тех пор, пока дядя не увез меня от тетушек. Наверное, до этого поворотного момента в моей жизни я ничего не испытывал – ни в том направлении, ни в другом. Я был чем-то средним и свою молодость, проведенную в замке Айблинг, я называю нейтральной полосой жизни.

Уж не влияет ли на меня этот разрушающийся замок с его сонными рощами? Гуляя в них, я не был ни мужчиной, ни женщиной… а может, был и первым, и вторым – и спал наяву. После тех прогулок, долгих двадцать лет, я был мужчиной, который лишь изредка уступал бразды женщине. Но я всегда был чем-то одним: или мужчиной, или женщиной. Ныне же, когда я снова поселился в замке, все как будто смешалось: я мужчина и женщина одновременно. Вот я сижу в высоких сапогах, курю трубку и пишу в гроссбухе угловатым, лишенным изящества почерком. Я только что возвратился с утренней охоты – спускал на зайцев борзых псов.

Но вот я перелистываю две страницы назад – и оказывается, что вчера я писал в это же время несвойственным мне женским почерком. Я сидел у окна в женском платье, в ногах у меня лежала лютня, под аккомпанемент которой я пел. По-видимому, я музыкален, когда становлюсь женщиной, – здесь записана песенка, которую я сочинил, переложил на музыку и пел: «Мечтая о буковой роще». Мечты о буковой роще! Тошнота берет от одного названия – что уж говорить о музыке. Боже милостивый, как я ненавижу эту сентиментальную бабу! Если бы только был способ изгнать этого ненавистного паразитического глиста души!

Страница 980, почерк барона:

Вчера вечером был в деревне. У Кохфиша имелось какое-то дело к егерю, так что он просил меня лично заехать к Боллигу, нашему мяснику, и заменить у него то дурное мясо, которое он нам присылал на прошлой неделе, на съедобное.

Я отправился верхом. Был вечер, и на место я прибыл в самую темень. Когда я позвал Боллига по имени, в дверях никто не появился. Я крикнул еще раз; в окно высунул рыло хряк. Я спрыгнул с лошади, отворил дверь и вошел в лавку. Там никого не было, ни одного живого существа, за исключением той огромной зверюги. Отойдя от окна, хряк встал за прилавком и закинул на него передние копыта. Я засмеялся, и хряк рыкнул на меня. Затем, чтобы лучше видеть, я взял спичку и зажег газовую лампу. Я мог видеть очень хорошо – и я увидел…

На хряке был фартук, а за поясом висел тесак. Он привалился на стойку и хмыкнул. У меня было такое чувство, что он спрашивал меня, чего я хочу. Я снова рассмеялся. Мне понравилась эта остроумная выходка мясника – так хорошо выдрессировать свина, чтобы тот мог подменять его. Однако я все-таки хотел видеть именно человека, чтобы сообщить о цели моего визита, и потому крикнул:

– Боллиг! Боллиг!

Мой голос эхом разнесся по тихому дому. Никто не ответил, и лишь хряк, довольный собой, хрюкнул. Он вышел из-за прилавка и подступил ко мне на задних лапах. Я обернулся – на крепких стальных крюках висели человеческие туши, четыре половинки двух тел. Они висели там, прямо как свиные, с опущенными головами, бледные и бескровные, и я сразу узнал их. Две половинки принадлежали толстяку Боллигу, а две другие – его жене…

Хряк достал из-за пояса тесак, вытер его о кожаный фартук и снова хрюкнул. Затем он спросил – да, я понял его речь! – желаю я ребрышки, вырезку или плечо? Отрезав большой шмат, он бросил его на весы, взял плотную белую бумагу, завернул в нее мясо, дал мне. Без дара речи взял я эту страшную подачку и выбежал за дверь. Хряк проводил меня, отвесил глубокий поклон. Он прохрюкал, что я останусь доволен покупкой, что у него – товар наивысшего качества, а пока – он остается моим покорным слугой и надеется вскоре увидеть меня снова…

Моя лошадь исчезла. Мне пришлось возвращаться в замок пешком. Я держал пакет в руке, испытывая отвращение от того, как пальцы проваливаются в размякшую упаковку. Нет, нет, хватит это терпеть. Я забросил сверток как можно дальше в лес. Когда я вернулся в замок, уже давно наступила ночь. Пошел в спальню, вымыл руки, бросился на кровать.

И вдруг, не знаю, как это случилось, я оказался в дверях кухни. Слуги сновали мимо меня, никто меня не видел. Кохфиш шел мимо, и я окликнул его, но он не услышал. Пройдя к очагу, он заговорил с дамой, стоявшей там. На сковороде жарилось филе. Дама крикнула кухарке, чтобы та принесла сливки для соуса. И этой дамой был… я.

Страница 982, женский почерк:

Нет, мой дорогой герр, леди, стоявшая там, была я! Точно так же, как это я сижу здесь и пишу. Я не имею к вам ни малейшего отношения. Природа устроила какую-то шутку и заключила нас двоих вместе в одном теле. Я не претендую на это тело, когда и если оно принадлежит вам, но я прошу, чтобы вы уважали меня, когда я живу в нем.

В следующий раз, когда вы будете стоять в дверях кухни, как вчера вечером, и тайно шпионить за мной, будьте внимательнее и