«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын

Оказавшись перед особенно крупным затором, делаем привал под деревом около деревушки Moblieres. Деревушка очаровательна. Поля и фермы кругом полны идиллии. Слышна кукушка.

Нашими соседями оказываются солдаты какого-то инженерного полка. Во время привала им приносят приказ, который они принимают без энтузиазма и даже с воркотней: остаться на ферме в километре от дороги. Значит, кто-то все-таки отдает приказы, и кто-то их исполняет. Но значит ли это, что готовится сопротивление под Парижем или просто речь идет о нормальном прикрытии тыла отступающей армии? Солдаты, не стесняясь, высказывают свой гнев и недоумение: «Вот так мы идем от бельгийской границы, неизвестно почему останавливаясь; организуем оборонительные укрепления и, неизвестно почему, бросаем их. Где наши танки, авиация, где наши походные кухни? Хорошо еще, что можно накопать картошки…». Gradés[544] молчат.

Пробка не двигается. Кое-как проходим вперед и протискиваемся (выражение абсолютно правильное) через деревню. Пробка вызвана колоссальным обозом с лошадьми и громоздкими подводами. Снова видим того же усталого подполковника, который тщится не заснуть на ходу, и того же жандарма, который уже прекратил просмотр документов; узнаем опередившие было нас автомобили, которые теперь в хвосте следующей пробки. Так путь идет до Limours[545], который, по определению Guide Bleu[546], расположен в долине со «слабым рельефом». И все это неверно. «Слабый рельеф», покрытый беспорядочным и разнородным потоком, приводит к катастрофам и первым драмам.

Дружеские и семейные связи лопаются. Первые жертвы — животные. Все беглецы увозили и уводили с собой своих любимцев. Вот проезжает автомобиль, набитый до отказа вещами: за рулем — муж, теряющий последнюю влагу своего тела; сзади — жена с тремя китайскими мопсами; зрелище, которое все еще умиляет пешеходов до Limours. Вот велосипед-тандем: между двумя седоками — наскоро сооруженная клетка, и в ней — кошка. Вот автомобиль — музейный уник: на крыше — клетка с тремя канарейками. Но в Limours, в гуще человеческой и машинной, попробуйте на спуске (рельеф слабый!) урегулировать скорость. Клетки и корзинки сваливаются, животные выскакивают, и тут им — конец, и какой! Мы видели собачьи трупы, выдавленные до совершенно плоского состояния.

Первая реакция на дорожные неудобства — взаимная ругань. Куда уж тут говорить об удобствах, когда Limours — кладбище автомобилей. Трупы их всюду. Первая причина крушения — недостаток бензина, вторая — невозможность избежать аварии. В Limours этот процесс разрушения и распадения как бы кристаллизуется, и края улиц полны брошенными машинами.

Нельзя сказать, что не делается попыток навести порядок. На каждом перекрестке — распорядитель. Кто он? На нем нет формы; это — не полицейский, не военный. Доброволец или же член городской охраны, организованной муниципалитетом? Некоторые весьма энергичны, но совместное их действие увеличивает хаос. При этом никто ничего не знает. Вот энергичный распорядитель на перекрестке: он направляет поток по дороге в Chartres[547], но не может сказать, где дорога на Dourdan[548]. С питанием — катастрофа. Все ищут магазины, но в магазинах уже два дня как все распродано, и они закрыты, однако в силу какой-то удачи находим свежий хлеб.

Кое-как, затратив на прохождение Limours два часа, выбираемся из него и поднимаемся на склон. Дорога действительно ведет в Chartres, но идти туда мы не хотим: во-первых, крюк; во-вторых, если немцы и в самом деле перешли Сену ниже Парижа, то в Chartres они придут раньше нас. Решаем на первом же перекрестке взять влево и находим его в километрах трех от города. Дорога влево идет к югу и к Dourdan. Двигаться сразу становится легче: главный поток направляется в Chartres. Однако замедляют ход тропическая предгрозовая жара и волнистость дороги: от Limours до Dourdan — семнадцать подъемов-спусков, хорошо известных велосипедистам. Сказывается и усталость после нескольких бессонных ночей. Все-таки идем[549].

Положение было ужасно, но мы — вместе, и это давало силу и бодрость. Идем. Жара, солнце: тени почти нет. Снова встречаем некоторые уже знакомые лица. Вот крепкий ходок 60-ти лет, это — еврейский торговец с rue des Rossiers. Был когда-то colporteur:[550] отсюда этот ровный шаг под довольно тяжелой нагрузкой. Имеет свой дом на юге Франции и не имеет никакого желания встретиться с немцами. Удалось ли ему пробраться в «свободную зону»[551] и избежать те пути, которые вели в лагеря смерти?

Вот несуразная фигура в штатском платье и солдатской металлической каске. Это — chef d’îlot[552] из окрестностей Lion de Belfort[553]. Мучается в каске, чтобы люди видели, что он — не кто-нибудь, а кое-кто. Зачем собственно отправился, непонятно: он — не прикрепленный рабочий, не государственный служащий, принужденный «своими средствами» следовать за своим учреждением, и вдобавок его идеи о метеках[554], евреях и масонах, как две капли воды, похожи на гитлеризм.

Вот семейство très bien:[555] дамы на высоких каблуках, все нагружены не по силам, оставили автомобиль под Limours; пока еще надменно смотрят на окружающую «мелочь». Вот фабричный рабочий с узелком: следует за своим заводом, который эвакуирован неизвестно куда; имеет четыре адреса, где его может ждать повестка, и первый из них — в Vierzon[556].