«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын

Проходящие, видя ферму и колодец у фермы, направлялись к нему. Дать им самим таскать воду Réthoré не хотел: они топили ведро, бросали мусор, ломали колесо, обрывали веревку; отказывать им в воде тоже не мог и не хотел. Он стал у колодца, чтобы качать воду и распределять ее, и увидел, что это — несчастье: раз попав туда, отойти уже трудно и нужно оставаться на посту целый день. Заметив это и поняв его положение, я предложил мою помощь. Он было отнекивался, но вскоре был вынужден согласиться, тем более, что увидел, что я делаю все аккуратно, берегу его добро и умею покрикивать на публику. Таким образом я очутился на посту, откуда немного видно, но много слышно.

Я стал осведомляться у солдат, откуда они. Те называли самые разнообразные места на линии Weygand и к северу от нее. «Ну, а Луара?» — «Что же Луара? Мы перешли ее, вот и все». — «А Луарская армия?» Общий смех. «Мы и есть Луарская армия». — «Но не хотите же вы этим сказать, что на Луаре нет никакого сопротивления?» — «А кому же там сопротивляться? Солдаты — вот это мы». — «А офицеры?» — «Они уже давно удрали на юг». — «Значит, и ваши полки не существуют?» Опять общий смех. «Иначе говоря, вы — дезертиры». Они несколько смутились. «Зачем это слово? Поймите, что с самой Бельгии мы видим только измену и позор. Когда все рушится, станете ли вы осуждать нас за то, что мы стремимся уйти подальше от немцев. Мы не хотим попасть в плен». — «А линия Мажино?» — «Давно захвачена, и все, кто там были, сдались». — «Но где же правительство?» — «Никто этого не знает; вероятно, Petain будет править Францией». Так вырисовывалась картина, в общем верная, хотя во многом и преувеличенная, и часто предварявшая события[575].

Часам к двум этого воскресного дня 16 июня нас позвали от колодца завтракать. Мы нашли за столом (так оно продолжалось и потом) новые лица: во-первых, приятеля хозяина — железнодорожника-движенца, славного человека, который принес весть об остановке железных дорог и о том, что немцы движутся без сопротивления к Луаре, что они не торопятся, идут вперед понемногу, хорошо проверяя и обеспечивая за собой местность, и здесь их появления надо ждать не раньше, чем через несколько дней.

Во-вторых, за столом находились pimbêches[576], как их определила хозяйка, — парижские дамы, приехавшие на собственном автомобиле и собиравшиеся отдохнуть на ферме. Они вели себя как в отеле, выражали претензии, делали выговоры хозяйке, были очень неприятно поражены крестьянским укладом на ферме. Политически они готовы были принять любой режим, который обеспечивал бы им бездельное существование. Долго они не оставались: потерявшая терпение хозяйка попросила их отправиться дальше.

Сейчас же после завтрака пришлось заняться новым делом. С перекрестка прибежали сообщить, что в домике хозяйничают беженцы. Мы втроем — я, ты и хозяйка — отправились туда, а ее муж остался около колодца. Домик оказался весьма симпатичным и обставленным по-городскому; в иное время мы были бы не прочь снять его на лето. Без труда удалили незваных гостей и стали затем совещаться, что делать; было решено перетащить все вещи на ферму, а в домике поддерживать дежурство, то же — у колодца, чередуясь с тем или теми, кто обслуживает ферму. Так и было сделано: фермер запряг своего мула и перевез в два-три путешествия весь скарб.

Весь этот день мы слышали бомбардировки: на юге непрестанно бомбардировался Vierzon — крупный промышленный центр; на севере — городок Salbris[577] и другие более удаленные пункты. Такие же звуки отдаленных разрывов слышались с востока и запада. Очень часто налетали авионы и подвергали пулеметному обстрелу дороги и фермы. Все прятались, куда попало, и после налета вылезали, подсчитывая потери и убытки, каковых бывало немало.

Помимо одиночных солдат-дезертиров, проходили и организованные воинские части, в полном порядке и с офицерами; мне еще придется отметить несколько таких прохождений. С сожалением должен сказать, что таковых среди чисто французских воинских частей было мало: дольше всего сохраняли боеспособность колониальные цветные войска и полки, составленные из иностранных волонтеров — чехов, поляков и т. д. Отмечу, что в этот день и следующий организованных групп было мало; значит, местами еще где-то оказывалось сопротивление; значит, дезертиры в своих попытках самооправдания сгущали краски в картине, которая и без того была мрачной[578].

В течение двух следующих дней, понедельника 17 июня и вторника 18 июня, продолжалось прохождение беженцев, гражданских и военных.

Мне очень трудно сейчас установить, к какому именно дню относится то или иное событие, то или иное впечатление, но в один из них, вернувшись на ферму с дежурства на перекрестке, мы увидели женщину, лежавшую ничком на траве и рыдавшую. Оказывается, она вышла с мужем из Парижа, добралась пешком и auto-stop до Орлеана, и в тот момент, когда они находились на мосту, немцы с воздуха бомбардировали его. Мост был посередине разрушен, муж убит, и тело его свалилось в Луару, а она, оставшись по южную сторону, побрела дальше. Женщина полежала на траве до вечера и затем ушла в Vierzon, где через несколько минут после ее ухода загрохотали взрывы. Дошла ли она куда-нибудь, погибла ли дорогой, мы, конечно, не знаем.

В воскресенье ли вечером, в понедельник ли утром на ферме появилась супружеская пара: евреи, состоятельные и культурные, выехали из Парижа на автомобиле, увозя с собой все ценные вещи, но подверглись в пути бомбардировке, залегли в канаву, а когда вылезли из нее, автомобиля не было. Отправились дальше пешком, стараясь положить между собой и немцами наибольшее количество километров; бежали вовсю, не останавливаясь и даже не ночуя: они были хорошо осведомлены о судьбе евреев в других странах и знали, что здесь их не ждет ничего хорошего. На ночь они остались на ферме, потому что совершенно выдохлись и абсолютно нуждались в отдыхе, и звали нас продолжать путь вместе: «Пойдемте, не думайте о том, что у вас осталось в Париже. Бросьте и то, что с вами и стесняет вас: в Америке заработаем на лучшие вещи».

Мы, было, согласились, а потом отказались: я выдержал бы этот темп пешего хождения, но ты могла не добраться и до конца первого дня; кроме того, нас отвратили в них несомненная буржуазная жесткость и жадность. Утром рано они встали и ушли. Он был в форме, она же двигалась исключительно силой нервов: силы физические были совершенно истощены. Не знаю, далеко ли они ушли, удалось ли им ускользнуть от немцев и пробраться в Испанию и дальше в Америку; не знаю, имелся ли у них золотой ключ, дающий многие возможности. Приветливости и умения обходиться с людьми у них не было, и, кроме того, явно семитический тип под влиянием гитлеровской явной и тайной пропаганды уже во Франции мог явиться помехой.

Несомненно, в один из этих же дней и даже, пожалуй, в понедельник появилась на ферме infirmière militaire[579] в форме с племянником, скаутом лет 18–19, тоже в форме. Она — старая дева из Pithiviers[580], работавшая там в госпитале и у частных лиц и воспитавшая племянника. Их фамилия была Schmitt, не очень-то французская, но католиками они были на двести процентов, и René получил образование в частном католическом колледже в Pithiviers, выдержал bachot[581] и готовился к конкурсу в St. — Cyr[582].