Колдуны и министры - Юлия Латынина

– Столетие за столетием, – сказал старик, – хорошо устроенные империи погибали под ударами варварских орд, потому что провещенные народы изготавливали прекрасные шелка и не изготавливали прекрасного оружия. Как империя может одолеть варваров? Создавая утварь для убийства и машины для войны. Если сделать это, процветание государства станет залогом его спасения, если не сделать это, процветание государства останется залогом его погибели.

Арфарра помолчал и прибавил:

– Я устал. Подпиши договор и иди.

Киссур взял со стола бумагу, на которую указал Арфарра. Это был тот самый договор с Ханалаем, который он отказался подписывать неделю назад. Согласно ему Ханалай оставался единоличным главой провинции, а колдун и самозванец, яшмовый араван, соблазнивший людей на мятеж, выдавался в столицу для казни.

– Я знаю этого человека, – сказал Киссур, – яшмовый араван никогда сам не называл себя вашим именем и никогда не проповедывал бунта. Это позор, если его повесят вместо подлинных мятежников!

– Подпиши указ, мальчишка! Ты не будешь воевать с Харайном этой зимой! Ты будешь воевать с Харайном тогда, когда у меня наберется достаточно пушек! Ты будешь воевать не с помощью варваров, а помощью инженеров!

Киссур встал.

– Сначала, – сказал он, – вы убили моего отца. Потом вы убили мою мечту о том, как должно быть устроено государство. Теперь вы убиваете мою мечту о том, как должно быть устроено войско. Сначала вы доказали мне, что лучше, если чиновники берут взятки. Теперь вы доказываете мне, что лучше, если воины будут как женщины…

– Ты подпишешь или нет? – рассердился из подушек Арфарра.

Киссур закусил губу, подписал бумагу и выскочил вон.

Дверь растворилась: вошел чиновник по имени Сай и всплеснул руками, увидев подписанный договор.

– Он не очень возмушался? – спросил Сай.

– Он – варвар, – ответил Арфарра, – он никогда не сомневался, что на небе есть боги, и что боги похотливы и смертны.

А чиновник Сай взял договор и понес его к послам Ханалая. Он был очень рад за государство и еще он радовался тому, что Киссур не разорвал договор, как в прошлый раз, ибо документ считался настолько секретным, что писцов к нему не допустили и чиновнику Саю самому пришлось перебеливать разорванное.

* * *

У дверей в сад Киссура встретил Ханадар Сушеный Финик, один из лучших его командиров, и человек, в котором храбрости было больше, чем добродетели.

– Я поспорил с Шадамуром, – окликнул его Сушеный Финик, – на тысячу золотых, что ты не подпишешь указа.

– Ты проиграл, – отозвался Киссур.

– Этот человек, – возмутился Сушеный Финик, – что он тебе такое наговорил? Или ты думаешь, он действительно хочет мира? Он хочет понаделать пушек, которые отнимут у нас славу и добычу, и завоевать Харайн, воюя скорее чернилами, чем мечами! Разве можно назвать справедливой войну, в которой полководец не рискует своей головой?

– Эту войну нельзя назвать справедливой, – сказал Киссур, – а все-таки ты проиграл тысячу золотых.

– Эй, – вскричал Сушеный Финик, – ты куда?

Но Киссур уже разбежался и перепрыгнул через забор. Сушеный Финик сиганул за ним, повертел головой, – Киссура не было видно, только прачки колотили вальками белье у вздувшегося канала… «Верно, не хочет показываться на глаза свите после такого указа», – рассудил Сушеный Финик и пошел к воротам.

* * *

А Киссур перескочил еще пару оград и вышел задами на грязную городскую улицу. Вечерело. Кое-где под белеными стенами торчали кучки рыхлого снега, и в воздухе, ослепительно свежем после душных покоев Арфарры, разлилось какое-то весеннее просветление, и предчувствие войны – веселой летней охоты на мятежников.

Пересекая грязный канал, Киссур на мгновение остановился и кинул в воду кинжал с белым молочным клинком и золотой рукоятью.

Киссур шел довольно долго, пока не оказался в Нижнем Городе. Мимо пронесли паланкин с закрытым верхом, и Киссур вспомнил, что сегодня – праздник у Чареники; ах, если б явиться домой под утро, с тем, чтобы первая его жена не смогла уехать к отцу любезничать при фейерверках и накрытых столах! Нет, это было невозможно. Тут мысль об угощении у Чареники напомнила ему, что он голоден.

Слева от него мелькнула харчевня: толстая девка красила наружную стену из летнего в зимний цвет. Киссур нагнул голову и прошел внутрь.

Харчевня была плохо освещена, и на занавеси напротив входа висели закопченные бумажные боги. Богов было штук пятнадцать, и они выглядели недовольными, будучи засижены мухами. Хозяйка принесла мясо и вино, и подмигнула одной из девиц, сидевшей за занавеской с закопченными богами. Девица, крашеная под воробья, пересела по другую сторону занавески на колени Киссура и сразу запустила лапу в его штаны. Киссур хотел спустить ее под лавку, но передумал.

Пришли еще сапожник и лавочник, стали потчевать друг друга вином и историями о привидениях, и спорить – будет война с Харайном или не будет.

– Да, – сказала девица, – в кои-то веки выпало родиться на свет человеком, и в какое время! Когда девиз правления меняют через каждые семь месяцев.

– А что, – спросил Киссур, – при Нане было лучше?

Соседи заворочались. Толстая хозяйка подошла поближе к столу. Крашеная под воробья девица сглотнула слезу и сказала:

– Не надобно жалеть покойников.

– Совершенно не надобно, – подтвердил сосед, – если их жалеть, то в шкуре того, кого жалеют, приходят бесы.

Киссур помолчал и выпил залпом кружку вина.

– Не понимаю я указов нынешнего министра, – сказал он. Вдруг стукнул кулаком по столу и страшно заорал:

– Мерзкая это вещь, – поощрять стяжание!

Хозяйка заведения сказала с чувством:

– Истинная ваша правда! Вот возьмите моих девушек. Мы приписаны к цеху из поколения в поколение, и всегда цена была справедливая – десять «розовых». А теперь начали поощрять стяжание, богачи скупили все земли, дочери их устремились в столице к постыдному заработку, и девочки мои совсем подешевели.

Киссур заплатил за мясо, вино и девицу и пошел с ней наверх. У двери он стал разуваться. Девица сказала:

– Возьми сапоги с собой, а то украдут.

Киссур нашел, что у девицы мягкие бока и нежный живот, и им было хорошо вдвоем. В каморке пахло рыбьим жиром, и сквозь занавесь Киссур заметил поминальный портрет. Киссур спросил:

– Это кто?

– Мы договорились, – отвечала девица, – что он выкупит меня из общего пользования и возьмет в жены, но в прошлом году после восстания его повесили.

– Я выкуплю тебя, – сказал Киссур.

– Все так говорят, – возразила девица.

Киссур вынул медальон с портретом Ванвейлена, зажег свет и стал его рассматривать. Подумал и сказал: