Казачий алтарь - Владимир Павлович Бутенко

и неподвластно подрагивал мысик её выпуклой верхней губы, и не знали, куда деваться, обескрылевшие руки...

За мгновение до того, как он хотел проститься, Марьяна торопливо шепнула:

— Я о тебе мужу сказала.

— Зачем?

— Я никогда не обманывала его. Всё равно бы догадался. А согрешила — надо ответ держать.

Негаданная тяжесть упала на душу, придавила к земле. Павел опустил голову, до боли тронутый безрассудством поступка её, любящей женщины. Марьяна с протяжным стоном прильнула к нему и тут же отстранилась, отступила к двери, поправляя на плечах белый шерстяной платок:

— Ну, иди... С Богом!

Павел по армейской привычке подобрался, даже шутливо подмигнул и ринулся по лестнице вниз, стуча по чугунным ступеням сапогами, не оглядываясь, убыстряя шаги. Тяжело захлопнулась за ним дверь подъезда. Марьяна обессиленно прислонилась спиной к настывшей стене, разжала ладонь, — каплей крови блеснул гранёный рубин крестика...

Сборный состав, на который лейтенанту вермахта Шаганову был выдан посадочный талон, долго не отправляли. У пассажирского вагона, коротая минуты, курили и оживлённо беседовали попутчики, в основном офицеры и возвращающиеся из командировки чиновники угольного ведомства. Павел не участвовал в разговоре, прохаживался, заложив руки в карманы шинели. Всю жизнь, все события, случившиеся в судьбе, в одночасье заслонила Марьяна. Он думал о ней с затаённой, одурманивающей нежностью, с трудом сдерживая желание всё бросить и вопреки приказу вернуться в Ростов. И всё же рассудок останавливал: этого позволить нельзя, он может потерять даже возможность встретиться с ней в дальнейшем. Находясь в Германии, найдя нужные связи, он наверняка вызовет её к себе!

О своей неудавшейся миссии он размышлял без прежней горечи. С отступлением германской армии, с захватом казачьих земель Советами коренным образом менялась ситуация. Уже не приходилось надеяться на создание Донской республики. Теперь задача атамана Павлова заключалась в организованном отводе казаков и беженских обозов за линию фронта и сохранении их жизнеспособности. Это будет сделать крайне трудно, так как гражданские учреждения на Дону сворачиваются и атаману придётся иметь дело только с представителями армейского командования, потакающим его недругам. И Киттелю, и Клейсту, судя по настроению офицеров комендатуры, с кем успел Павел встретиться, надоели распри в казачьем руководстве. Генералов интересовала только численность и боеспособность казачьих сотен, готовых сражаться на фронте. Казачество само по себе, несчастные беженцы их мало беспокоили...

Перрон пестрел формами, гражданскими одеждами. Временами из-за бегущих облаков выскальзывали лучи, сверкали на пуговицах шинелей, в осколках лужиц, на окнах вагонов. Ветер сбивал паровозный дым, нёс разнообразные запахи вокзала: мазутную вонь шпал, угольный угар, пряные ароматы жареной рыбы и бражную кислинку пива, выдаваемого в буфете желающим. Мимо промаршировала колонна эсэсовцев в новеньких мышасто-тёмных шинелях, с блистающими спаренными «молниями» в петлицах, — воины хоть куда! Павел Тихонович догадался, что это новобранцы, переброшенные откуда-то из Европы, чья воинственная прыть улетучится в первом же кровопролитном бою...

— Здравствуйте, господин офицер! Здорово дневали! — певучим голосом смело приветствовала его, подступив, чернобровая молодица в повязанном по-станичному, концами назад, голубом платке, оттеняющем озорные глаза. — Извиняйте, если ошибаюсь. Вы не родственник Шагановым? Из Ключевского.

— Верно! Из Ключевского.

— Я — Аня, их снохи Лидии подружка. А вас заприметила, когда с Мисютиным и братом Степаном Тихоновичем, царство им небесное, ко мне в гости приходили.

— Постой-постой... Припоминаю!

— Мы с вами даже целовались после чарочки! Я об усы все губы оцарапала...

— Было дело. Ты с обозом? Наши здесь?

— Поцелуете ещё разок? Скажу.

— Успеется, не дури.

— Ну хоть патефон купите. Развлекаться тоже надо! Все руки оторвала, его таскаючи...

— Куплю. Говори же, где наши!

— Да возле рыбацкой пристани. Под горой.

— Вот тебе двадцать марок! А патефон — дарю. Наши все снялись?

— Старик и тётка Полина.

— На одной ноге — к ним! Позови. Поезд могут отправить.

— Если вы меня с собой взяли... Ох, не пожалели бы! — откровенно намекнула Анька. — Я знаю, как перец подсладить...

— Не тяни же! После разберёмся, — строже заговорил Павел Тихонович, торопя хуторянку.

Коричневая плюшевая фуфайка исчезла в многолюдной коловерти. Патефон — как залог — остался на перроне. Не менее получаса ожидал Павел родных, курил в нетерпении сигарету за сигаретой. Дали третий гудок. Он поднялся в тамбур в тот миг, когда лязгнули буфера, под ногами качнулся пол и — поволокся мимо перрон, замелькали лица. Стоя рядом с проводником-ефрейтором у открытой двери, Павел жадно смотрел вперёд, в ту сторону, куда ушла Анька. Секли щёки залетающие мелкие снежинки. Застилал глаза дымный хвост. Отца он увидел на окраине станции — в тулупе, валенках, в поношенной папахе. Тихон Маркяныч изо всех сил торопился, ковылял, опираясь на палочку, в сопровождении Аньки. Павел успел лишь уловить растерянно-взволнованное выражение отцовского лица, заметил, как кривил ветер седую бороду.

Поезд набрал ход. Проводник, извинившись, запер дверь и принялся подбрасывать в топку печи искристый донецкий антрацит...

Часть вторая

1

Не милым сыном весны, а пасынком пожаловал на Донщину март сорок третьего года, — с обильными слезами дождей, туманами и облачной хмурью, падкий на злые заморозки.

По рубежу реки Миус — от восточного Донбасса до азовского побережья — пролегла линия фронта, разделившая советские войска и группу армий «Дон». Противоборствующие стороны вернулись на те же позиции, на которых уже находились в первый год войны. Ранее возведённые фортификационные сооружения немцы дополнили новыми, долговременными. Не прифронтовой укреплённой полосой, а мощной системой обороны, глубиной до пятидесяти вёрст, располагали гитлеровские генералы: доты и дзоты, заградительные рвы и минные поля, ряды колючей проволоки и спрятанные в капонирах танки и орудия, запасные аэродромы.

Позиции 5-го Донского казачьего кавкорпуса простирались южнее Матвеева Кургана, села, основанного ещё атаманом Иловайским. Справа оборону держали кубанцы, а соседями слева оказались подразделения 2-го гвардейского мехкорпуса. И на этот раз лиховство донцов, сумевших форсировать Миус вблизи сёл Колесниково и Ряженое, обернулось против них же самих! Командоваие 51-й армии приказало селиванацам удерживать отвоёванный участок правобережья любой ценой! Сотни красноармейцев были обречены. Этот крохотный плацдармик не только ничего не решал, но и не мог быть использован с какой-либо тактической целью, поскольку Манштейн взял под Харьковом реванш и Ставка, озабоченная контрударом немцев, не планировала размашистой операции на южном фланге, ввиду тяжелейших потерь войск Северо-Кавказского фронта, их усталости и невозможности прорыва эшелонированной обороны противника. И без того обезлюдевшие эскадроны донцов