Казачий алтарь - Владимир Павлович Бутенко

Упоров, служивший давно при штабе, окликнул Якова, спросил:

— Хошь, командиров покажу? Все туточки.

— А ну!

— Вот тот, с краю, круглоголовый, с ноздрями широкими, — полковник Лев, всей артиллерией в корпусе заправляет. Хитрован, но настоящий командир! Пробивной, одним словом... От него слева — коренастый, темноглазый, казак на загляденье, — Привалов Никифор Иванович. Начальник политотдела. Гражданскую войну прошёл. И теперь сто боёв принял, отступал до Кавказа, пока сюда назначили. Я с ним в ногайских бурунах не раз встречался. Ума — палата, храбрый невозможно, а душой — большой человек. Сказано, наш брат, донской казак. Он Хопёрского округа, с хутора Рябовского. Я и племяша его знаю — Антона Казьмина. Моя жинка с тех мест. Образованнейший командир! И притом — острослов...

— А тот, что в высокой папахе?

— А это и есть начштаба корпуса Дуткин.

— А Селиванов?

— Рядом с Приваловым. В самой середине. В заломленной папахе и с тростью в руке. Вылитый Суворов! И росточком не вышел, могуты нет, а генерал всем генералам! В сутки, знаю от верного человека, спит не больше трёх часов. А завсегда на ногах, по корпусу носится со своим шофёром Зоей, то есть Зиновием. По фамилии Бурков... Видишь, трость завсегда при генерале. Смолоду кавалерист, привык. Говорят, десять языков знает. В Персии жил. Не человек — история!

— Генерала Горшкова я узнал, — отозвался Яков. — Стройный, совсем ещё молодой наш комдив.

— А командир 12-й дивизии Григорович за ним. Узколицый, с густючими бровями. Этот зря не улыбнётся...

Между тем комкор Селиванов и начальник политотдела отделились от свиты и по боковому ответвлению сошли до полухолма, приблизились к Якову настолько, что он разглядел синеватый цвет глаз легендарного генерала. Селиванов, хотя и был невысок, всем своим видом, осанкой, жестами внушал ощущение внутренней силы. В ладном полушубке, в отглаженном галифе с двойными красными лампасами, в том, как была надета папаха, угадывалось особое щегольство, присущее старым кавалерийским офицерам. Привалов был пошире, мощней. Смуглолицый комкор — живей, стремительней. Он остановился на склоне, поднёс к глазам бинокль, висевший на груди. Долго обводил им вражескую сторону, изучал, очевидно, боевые порядки. Привалов ждал, тоже оглядывая правобережье, заложив руки за спину. Ветер трепал полу его длинной шинели.

— Ну, товарищ бригадный комиссар, что делать будем? — спросил Селиванов, опуская бинокль. — Одних орудийных точек больше тридцати насчитал. Да ещё танковые капониры.

— Я видел в стереотрубу. Сплошной цепью. Плюс танки на ходу! В любой момент нас могут атаковать!

— Что предлагаешь?

— Надо ехать, Алексей Гордеевич, в Болыпе-Крепинскую. К Малиновскому. Только он может, как командующий фронтом, отменить приказ Захарова.

— А сначала, при знакомстве, генерал Захаров мне понравился. Правда, несколько грубоват. Объяснимо. Армией командует.

— А мы для него — чужие! Вот он и не жалеет казаков. Вы его не знаете, а я сталкивался. В прошлом году, в январе, под Вязьмой он погнал корпус Белова через Варшавское шоссе. Под ураганным огнём! Обещал нас с Беловым, как командира и комиссара, расстрелять, если не выполним приказ. А в августе, при отступлении, видел, как под Армавиром, на мосту, он бил командира артполка!

— Мы правильно сделали, что в дивизиях создали сводные полки. Фактически только они боеспособны. Сгоряча подставлять людей под пули — не стану! — Селиванов повернул голову и, поймав взгляд Якова, махнул рукой. — Красноармеец! Ко мне!

Не без волнения Яков подбежал, вытянулся.

— Вот что, братец, — приветливо оглядев бравого казака, приказал комкор. — Сбегай к НП. Найди мою машину и скажи Зое, шофёру, чтобы набил трубку табаком и передал с тобой. И зажигалку не забудь! Выполняй...

Яков метнулся вдоль холма, ища глазами за табунком офицерских лошадей автомобиль. Незнакомый боец привлёк внимание младшего лейтенанта с погонами энкавэдиста, он остановил Якова и, узнав, что послан Селивановым, показал чёрный «мерседес», забравшийся на самую верхушку холма. Лихач шофёр, горбоносый красавец с озорными глазами, балагурил в кругу ординарцев. Он тотчас юркнул в свою трофейную, блистающую чёрным лаком машину, принялся там набивать генеральскую трубку с коротким ореховым чубуком. Выбравшись наружу, одёрнул флотский бушлат, кивнул Якову:

— Пошли, казак. Сам отдам. Был у меня случай. Попросил у него трубочку, другую, не эту. Видно, подаренная была. Сделанная под голову чёрта, с рожками. Ну и попал под обстрел. На немецкого лазутчика наткнулся ночью. Возвращаюсь — нет трубки. Думал — пропал! Да, слава богу, Алексей Гордеевич сам её под ногами и нашёл. Обошлось...

Комкор и начальник политотдела вместе с генералом Свиридовым, командующим мехкорпусом, уже находились на наблюдательном пункте. Яков ожидал, пока вездесущий Зоя, улучив момент, передаст трубку генералу.

— Командующий армией Захаров поставил перед нами задачу: взять высоту 101,0. Давайте, товарищи, совет держать, как выполнить приказ, — раздумчиво говорил Селиванов, хмуря брови, тронутые проседью. Он вдруг закашлялся, поднёс ко рту носовой платок.

— С материальной частью у меня проблемы. И рад бы в бой, да не с кем, — откликнулся командующий мехкорпусом, рослый россиянин лет сорока, и рубанул рукой.

— У нас тоже негусто, — ответил генерал Горшков, обводя взглядом сослуживцев. — Однако первым в атаку идти мне. Сколько танков могут поддерживать мою дивизию?

— Всего боеспособных семь машин. Из них три «малютки».

— Вот так мехкорпус! — воскликнул Горшков не без иронии. — У нас по 10—15 казаков в эскадроне, а у вас на весь корпус — отрядик! Войско хоть куда! Как же выполнять приказ?

Командиры только грустно переглянулись.

Совещание продлилось не больше получаса, его прервало появление немецких бомбардировщиков, закаруселивших над позициями казаков.

Капитан Ниделевич, начштаба полка и Байков с охранниками преодолели склон балки, въехали в лесок. Спешились. Здесь располагался соседней полк, и офицеров вскоре обнаружил постовой. Вышедший к ним командир взвода, молоденький лейтенантик, и старшина-старик в полевой казачьей форме старинного покроя пригласили гостей в землянку. Байков оставил бойцов с лошадьми.

Крепко пахло прелыми дубовыми листьями, сыростью и серой взрывов. Мартовский, длинный уже день перевалил за половину — солнечный круг обозначался, проступал сквозь редеющие облака. Чёрные птицы штурмовиков отлетели дальше. И вся прифронтовая полоса снова огласилась сотнями стволов, взрывами, гулом бронемашин.

Яков и Михаил Упоров сидели на комле поваленной груши, на котором уже вкрадчиво краснели, грелись семейки божьх коровок. Невдалеке, на обрывчике балки, приютившей ручей, бледно-лимонной опушью светлели лозняки, — ветерком доносило тончайший аромат клейких почек. С ним мешался дух самосада, лошадиного пота.