Псалом бурь и тишины - Розанна А. Браун

Малик до боли сжал зубы. Он зашел так далеко не для того, чтобы принцесса опять оказалась в тюрьме.

– С Фаридом бессмысленно вести переговоры. Он будет улыбаться все время, получит что надо, а затем просто перережет вам глотки.

– А ты не учи нас управлять собственным народом, – ответил старейшина Аддо. – Раз вы сюда пришли, мы решим судьбу принцессы – и твою, если на то пошло. И мы вас выдадим не задумываясь, если понадобится защитить это место.

Становилось очевидным, что в этом разговоре Малику отводилась роль блудного сына, дрожащего от благодарности, что его не убили на месте. Предполагалось, что он будет стоять в стороне и помалкивать, пока старейшины будут распоряжаться его жизнью. Он может быть сто раз прав, но слова в этом совете у него нет.

Однако они собираются вести переговоры с Фаридом – а это глупость и самоубийство. Никто из них не понимал, что значит пытаться заключить сделку с настоящим магом – его не сдерживают соображения совести и чести, он мыслит только в категориях силы и без стеснения заберет у них все, что ему нужно.

– Н-нет, – сказал Малик. Хотя он немного запнулся, слово ясно прозвучало в палатке. – Этого нельзя делать.

Старейшина Аддо презрительно ухмыльнулся.

– Значит, мои подозрения небеспочвенны. Чем тебя принцесса так к себе привязала, что ты отворачиваешься от собственного народа? Она позволяет тебе греть ее постель?

Малик сглотнул. Тихая близость прошлой ночи согревала его кровь и придавала ему сил.

– Никто, кроме нее, не сможет противостоять Фариду. Если вы ее выдадите ему, мы все обречены.

– А как ты предлагаешь поступить с тысячами воинов, которые приближаются к нам прямо в эту минуту? Чем будешь нас вооружать? Или ты полагаешь, у нас хватит пищи, чтобы пережить многодневную осаду? – Малик не ответил, и старейшина Аддо покачал головой. – Я никогда не думал, что доживу до того дня, когда сын Эшры станет прихвостнем зиранской сучки. Но помни, с предателями у нас разговор короткий.

Грудь Малика перехватило при воспоминании о тесной каморке и жестоких побоях. Кошмары его детства все еще реальны, и он никогда не сможет забыть о том, как воспринимал его мир.

Старейшины самодовольно глядели на него. Они были уверены, что Малик будет делать то, что они ему велят, но у него для них были неприятные известия. Он уже не ребенок, хотя они делают все, чтобы загнать его в состояние детской беспомощности. И он не один – внутри него живет Царь Без Лица, что напоминает Малику о том, что он сталкивался с гораздо более страшными угрозами и выжил.

Малик наделал множество ошибок, но они научили его быть сильным. Его можно сбить с ног, но он обязательно поднимется с земли.

Эту уверенность дал ему не Фарид. И даже не магия. Она проистекала из опыта жизни, и эти люди ничего не могут поделать с тем, что уверенность у него есть.

– Вы помните, сколько мне было, когда моя семья вверила меня вашим заботам? – спросил Малик. – Шесть лет. До этого я всегда жил с родителями. Я сильно боялся, и вы должны были мне помочь. А вместо этого вы избивали меня до потери сознания и довели до такого состояния, что я пугался собственной тени.

– Мы делали то, что столетиями делали наши предки для изгнания зла, – сказал старейшина Аддо.

– Вы совершали жестокость. Вы оправдываете ее традицией, но от этого она не перестает быть жестокостью. Вы нанесли мне ущерб и так и не взяли на себя за это ответственность. – Малик вдруг понял, что сейчас он выше, чем почти все эти люди. Трудно бояться, глядя на кого-либо сверху вниз. – Но несмотря на злодейство, которое вы совершили, вы так и не осознали правды: обвинения в мой адрес были справедливы. Я могу общаться с духами. Я могу соткать вещи из пустоты, воздействуя на нее своей волей. Что, если бы я сказал, что могу материализовать столько золота, сколько вы не видели никогда в жизни?

Откуда-то сверху, звякая при соприкосновении с землей, стали падать мешки с золотыми монетами. У старейшин от жадности засверкали глаза.

– А что, если бы я сказал, что могу соткать и худшие ваши кошмары? Что способен вызвать к жизни самые сильные ваши страхи?

Старейшины тянули руки к монетам, но те переплавились в золотых пантер. Пантеры стали кружить вокруг них, обнажая клыки.

– Колдун! – закричали вожди.

– Не колдун, а улраджи, – поправил Малик.

Он ощутил внутри себя мощный источник силы, как тогда, когда обволакивал Деделе иллюзией боли. Он мог бы с легкостью сломать этих людей, причинить им вред значительно больший, чем они причинили ему. На мгновение Малик задумался, не поступить ли ему именно так. Ведь он потомок царей и по своему положению стоял неизмеримо выше их. Он покажет им такую боль, по сравнению с которой их избиения были детскими шалостями.

Но Малик поглядел на их испуганные лица и понял, что там, где внутри него была злость, сейчас находятся лишь уверенность и спокойствие. Кто они такие, эти старейшины, по сравнению с теми ужасами, с которыми ему пришлось столкнуться?

Щелкнув пальцами, Малик свернул иллюзию.

– Я вас не трону, потому что не хочу, – сказал он – жаль, его сейчас не видят мать и бабушка. – Я ни с кем не хочу сотворить того, что со мной сотворили вы. Но не пытайтесь на меня давить. Я не ваш и вашим никогда уже не буду.

Старейшины съежились и опустили глаза. Удовлетворенный их реакцией, Малик повернулся и хотел было выйти из палатки, но остановился.

– Кстати, я был бы вам очень признателен, если бы вы распорядились устроить для меня и принцессы спальное место, – сказал он, и старейшины закивали, словно болванчики. Пускай думают, что они с Кариной любовники.

А того, что сам Малик отчаянно желал, чтобы этот вымысел стал правдой, им знать не обязательно.

Великая Мать, что он натворил?

Весть о том, что произошло в палатке старейшин, должна была очень быстро облететь поселение. Весь следующий час Малик сидел в дальнем углу, смотрел в землю и боролся с тревогой, грозившей лишить его способности здраво рассуждать.

Он открыто выступил против старейшин. Нет, не просто выступил – он им угрожал. В обычное время за такое его и всю его семью немедленно вышибли бы из города. Его обязательно накажут. Надо вернуться и попросить прощения…

Тебе не за что просить прощения, – сказал Идир. – Выше нос.